XImageTransform.Microsoft.gradient(startColorstr=#BBedeadd,endColorstr=#BBedeadd); zoom:1; border-radius: 0 px; ">
Название: Выдыхай
Команда: Клубничные придурки
Бета: Клубничные придурки
Тема: драма/ангст
Пейринг/Персонажи: *YL!Ямамото/*YL!Гокудера
Размер: мини, 1176 слов
Жанр: ангст, драма
Рейтинг: PG-13
Дисклеймер: все принадлежит Амано
Саммари: Второй шанс может дать даже меч, но любовь — никогда.
Команда: Клубничные придурки
Бета: Клубничные придурки
Тема: драма/ангст
Пейринг/Персонажи: *YL!Ямамото/*YL!Гокудера
Размер: мини, 1176 слов
Жанр: ангст, драма
Рейтинг: PG-13
Дисклеймер: все принадлежит Амано
Саммари: Второй шанс может дать даже меч, но любовь — никогда.
— А знаешь, это и правда помогает.
Гокудера и подумать не мог, насколько это красивое зрелище. Такеши и сигарета. Сигарета в руке Такеши. Такеши. Сигарета. Дым, стекающий с его губ, окутывающий ладонь, мутной пьяной пылью рассеивающийся в воздухе совсем рядом, обволакивая родное лицо, делая почти неузнаваемым. Подумать не мог — а сейчас не может оторваться. Отвернуться, не смотреть. Забыть — или хотя бы не думать. Не думать о том, какой он идиот. Не думать о боли. Хотя бы не думать. Не чувствовать не получается.
— Горько только.
Ямамото курит совсем не так, как он сам — глубоко, с удовольствием затягиваясь, медленно, размеренно выдыхая в потолок. Запрокидывает голову и прикрывает глаза, чуть улыбаясь. Красивый, безупречный, честный, как дождь. Дым тонкой сизой струйкой поднимается вверх, втягивается в форточку, навстречу яркому ледяному рассвету. Телевизор в комнате бубнит о том, что сегодня в Палермо плюс двадцать восемь, без осадков, а Гокудере холодно. Он, кажется, забыл, что такое тепло. Тепло — это вместе с Такеши.
Гокудера, кажется, забыл, как это — «вместе».
— Я люблю тебя, — получается сипло, безнадежно, откровенно до омерзения. Гокудере мерзко от самого себя. От того, что не хватает силы воли бросить курить. От того, что снова прикрывается одной правдой, чтобы другая казалась чуть менее важной. — Но его я тоже люблю. Я не могу выбрать между вами. Не проси. Я просто не могу.
— Почему?
Ямамото смотрит на него — пронзительно, смело, безжалостно. Ему можно так смотреть. Он ведь не пытается примирить между собой две равные правды. Не пытается взвешивать их и сравнивать, чтобы определить, какая же имеет больше прав на существование.
— Я люблю вас одинаково.
— Неправда. Ты уже выбрал, признайся хотя бы себе.
Такеши спокоен, но Гокудера сомневается, что это от сигарет. Осознанный контроль каждого шага — с их жизнью не интересный эксперимент над самим собой, а необходимость.
— Так не бывает, Хаято.
— Бывает.
— Нет.
— Откуда тебе знать?
Ему кажется, что от рвущегося из груди крика стены дома сейчас рассыплются в прах, но на самом деле он не кричит, а шепчет. То ли голос сел, то ли сил не осталось.
Борьба с самим собой — единственный вид спорта, в котором победить невозможно.
— Поверь мне, — Ямамото улыбается — тепло, открыто, беспощадно. Так, как улыбаются те, кому нечего терять и незачем жить. Когда-то Гокудера был готов убивать, только бы никогда не увидеть эту улыбку на его губах. — Я знаю, Хаято.
Гокудера молчит и смотрит на него. Конечно, он знает. Кому, как не ему.
Свои маленькие страшные тайны есть у всех. К примеру, сосед сверху, пожилой состоятельный немец, ворует мелочи в магазине за углом. А вот их с Ямамото бывший одноклассник, Кайоши, отличник, активист и вообще хороший парень, женатый, между прочим, раз в месяц со своей зарплаты инженера снимает шлюх и трахает их по грязным подъездам — острых ощущений не хватает, наверное. Гокудера многое мог бы ему рассказать про острые ощущения. И кстати, почему-то ему кажется, что хмурая тонкокостная учительница итальянского из дома напротив по ночам расчленяет трупы своих учеников. Смешно. Наверняка ей не доводилось убивать и вряд ли доведется когда-нибудь.
А он убил уже стольких, что, пожалуй, хватит на небольшое кладбище. Подумать только. У кого-то — виллы, тачки и счета в банках, а у него — собственный погост. С одной стороны — повод для гордости, с другой — для самоубийства.
Ямамото — безупречен, но и у него есть секрет. Он тоже общий на двоих, но Гокудера понимает, что не имеет права на ревность. Не после того, как видел их взгляды, адресованные друг другу. Не после того, как один из этих двоих спасал ему жизнь столько раз, сколько мог убить.
— Я же выбрал. Тебя выбрал, Хаято. Зря, видимо.
Ямамото не подначивает, просто констатирует факт, но Гокудера все равно взрывается.
— Думаешь, с этим ублюдком тебе было бы лучше? Да у него на морде написано, что он по своему ненормальному боссу сохнет!
«А сам-то?».
— Не в этом дело, — Ямамото качает головой, аккуратно тушит сигарету в пепельнице и закуривает снова. — Какая разница, с кем было бы хорошо мне. Тебе лучше не со мной.
Еще одна констатация — как удар под дых. Чертов Ямамото. Какого хрена он всегда думает о себе в последнюю очередь?
— Тебя прикалывает строить из себя жертву? — с вызовом бросает Гокудера, но ответ Ямамото выбивает из легких последний воздух.
— Я люблю тебя. Я не хочу любить никого другого. Но не имею права и не могу заставить тебя чувствовать то же самое.
— Я…
— Хаято, — Ямамото вдруг оказывается близко — так близко, что Гокудера видит, как на его шее пульсирует вена. Ровно. Размеренно. Спокойно. — Не надо. Не говори ничего.
Гокудере неизвестно, что ранит больнее — его меч или его поцелуй. Он понятия не имеет, как действует первое, зато о втором знает слишком многое. Сегодня он горький, с непривычным привкусом табака. Горечь въедается в поры, забирается под кожу, в сердце, легкие, везде — и остается там вечным, невыносимым напоминанием о том, чем когда-то дорожил. Видимо, недостаточно.
Он не знает, сможет ли жить без всего этого. Но знает, что должен. Такеши прав. В конце концов, он уже давно выбрал между «хочу» и «обязан», и сейчас поздно менять приоритеты.
Такеши целует его в губы, а ощущение такое, будто в саму душу. В измученную, мятущуюся, но не лечит ее, а только выворачивает старые раны наизнанку, заставляя их кровоточить и ныть сильнее, истекать темным, вязким, густым.
«Люблю» — ни на одном языке мира не скажешь того, что действительно чувствуешь. Словами это не выразить. Можно взглядом. Телом. Прикосновением.
И Гокудера говорит.
Он знает совершенно точно, что сегодня все закончится, и потому позволяет. Себе — слезы, ему — все остальное.
Он редко занимаются любовью. Секс не в счет. Такеши шепчет на ухо что-то привычно-нежное, от этого ноет и зудит в груди, сдавливает горло, и на какую-то бесконечную долю мгновения Гокудере кажется, что все еще можно вернуть.
Но потом смотрит в его глаза. Темные, больные, искренние. Такеши весь — воплощенная искренность. Хаято смотрит и понимает — свое право на ошибку он уже использовал. Второй шанс может дать даже меч, но любовь — никогда.
— Знаешь, а я ведь на самом деле думал, что то, что у нас — навсегда.
Такеши лежит совсем рядом, касаясь плечом плеча, держит ладонь Гокудеры в своей, рассматривает кольца на его пальцах с таким интересом, словно видит впервые.
Гокудера молчит. Он бы многое хотел сказать, но все слова — не то, не те.
— Может, оно и есть — навсегда, — наконец выдавливает он.
Ямамото качает головой. Его лицо так близко, что совсем немного — и дотянешься до губ, но Гокудера знает — уже нельзя. Он уважает чужой выбор и чужие решения. Пусть даже из-за них хочется рушить и убивать.
— Невозможно любить двоих одинаково, — снова эта улыбка. Кажется, что ему совсем не больно. Почему-то это бесит. — А помнишь тот уикенд в Альпах?
— Да, — Гокудера невольно улыбается в ответ. — Круто было.
— Да, — соглашается Ямамото. — Здорово.
Он уходит, забыв пиджак.
Гокудера садится на подоконник и закуривает.
Вдыхает дым — глубоко.
Он смотрит на Ямамото, который как раз в этот момент переходит улицу, улыбаясь каким-то девчонкам на светофоре. Смотрит, как он идет по тротуару, не торопясь, сунув руки в карманы. Как оборачивается, как ищет взглядом окно квартиры. Со стороны может показаться, что он счастлив и абсолютно доволен жизнью, и только Гокудера догадывается о том, что в душе у этого беззаботного придурка — чистилище.
Ямамото улыбается.
Рассвет гаснет, так и не закончившись новым днем.
Гокудера прижимает ладонь к стеклу — мокрую — к холодному — и выдыхает.
Он точно знает, кого увидит сегодня во сне.
Гокудера и подумать не мог, насколько это красивое зрелище. Такеши и сигарета. Сигарета в руке Такеши. Такеши. Сигарета. Дым, стекающий с его губ, окутывающий ладонь, мутной пьяной пылью рассеивающийся в воздухе совсем рядом, обволакивая родное лицо, делая почти неузнаваемым. Подумать не мог — а сейчас не может оторваться. Отвернуться, не смотреть. Забыть — или хотя бы не думать. Не думать о том, какой он идиот. Не думать о боли. Хотя бы не думать. Не чувствовать не получается.
— Горько только.
Ямамото курит совсем не так, как он сам — глубоко, с удовольствием затягиваясь, медленно, размеренно выдыхая в потолок. Запрокидывает голову и прикрывает глаза, чуть улыбаясь. Красивый, безупречный, честный, как дождь. Дым тонкой сизой струйкой поднимается вверх, втягивается в форточку, навстречу яркому ледяному рассвету. Телевизор в комнате бубнит о том, что сегодня в Палермо плюс двадцать восемь, без осадков, а Гокудере холодно. Он, кажется, забыл, что такое тепло. Тепло — это вместе с Такеши.
Гокудера, кажется, забыл, как это — «вместе».
— Я люблю тебя, — получается сипло, безнадежно, откровенно до омерзения. Гокудере мерзко от самого себя. От того, что не хватает силы воли бросить курить. От того, что снова прикрывается одной правдой, чтобы другая казалась чуть менее важной. — Но его я тоже люблю. Я не могу выбрать между вами. Не проси. Я просто не могу.
— Почему?
Ямамото смотрит на него — пронзительно, смело, безжалостно. Ему можно так смотреть. Он ведь не пытается примирить между собой две равные правды. Не пытается взвешивать их и сравнивать, чтобы определить, какая же имеет больше прав на существование.
— Я люблю вас одинаково.
— Неправда. Ты уже выбрал, признайся хотя бы себе.
Такеши спокоен, но Гокудера сомневается, что это от сигарет. Осознанный контроль каждого шага — с их жизнью не интересный эксперимент над самим собой, а необходимость.
— Так не бывает, Хаято.
— Бывает.
— Нет.
— Откуда тебе знать?
Ему кажется, что от рвущегося из груди крика стены дома сейчас рассыплются в прах, но на самом деле он не кричит, а шепчет. То ли голос сел, то ли сил не осталось.
Борьба с самим собой — единственный вид спорта, в котором победить невозможно.
— Поверь мне, — Ямамото улыбается — тепло, открыто, беспощадно. Так, как улыбаются те, кому нечего терять и незачем жить. Когда-то Гокудера был готов убивать, только бы никогда не увидеть эту улыбку на его губах. — Я знаю, Хаято.
Гокудера молчит и смотрит на него. Конечно, он знает. Кому, как не ему.
Свои маленькие страшные тайны есть у всех. К примеру, сосед сверху, пожилой состоятельный немец, ворует мелочи в магазине за углом. А вот их с Ямамото бывший одноклассник, Кайоши, отличник, активист и вообще хороший парень, женатый, между прочим, раз в месяц со своей зарплаты инженера снимает шлюх и трахает их по грязным подъездам — острых ощущений не хватает, наверное. Гокудера многое мог бы ему рассказать про острые ощущения. И кстати, почему-то ему кажется, что хмурая тонкокостная учительница итальянского из дома напротив по ночам расчленяет трупы своих учеников. Смешно. Наверняка ей не доводилось убивать и вряд ли доведется когда-нибудь.
А он убил уже стольких, что, пожалуй, хватит на небольшое кладбище. Подумать только. У кого-то — виллы, тачки и счета в банках, а у него — собственный погост. С одной стороны — повод для гордости, с другой — для самоубийства.
Ямамото — безупречен, но и у него есть секрет. Он тоже общий на двоих, но Гокудера понимает, что не имеет права на ревность. Не после того, как видел их взгляды, адресованные друг другу. Не после того, как один из этих двоих спасал ему жизнь столько раз, сколько мог убить.
— Я же выбрал. Тебя выбрал, Хаято. Зря, видимо.
Ямамото не подначивает, просто констатирует факт, но Гокудера все равно взрывается.
— Думаешь, с этим ублюдком тебе было бы лучше? Да у него на морде написано, что он по своему ненормальному боссу сохнет!
«А сам-то?».
— Не в этом дело, — Ямамото качает головой, аккуратно тушит сигарету в пепельнице и закуривает снова. — Какая разница, с кем было бы хорошо мне. Тебе лучше не со мной.
Еще одна констатация — как удар под дых. Чертов Ямамото. Какого хрена он всегда думает о себе в последнюю очередь?
— Тебя прикалывает строить из себя жертву? — с вызовом бросает Гокудера, но ответ Ямамото выбивает из легких последний воздух.
— Я люблю тебя. Я не хочу любить никого другого. Но не имею права и не могу заставить тебя чувствовать то же самое.
— Я…
— Хаято, — Ямамото вдруг оказывается близко — так близко, что Гокудера видит, как на его шее пульсирует вена. Ровно. Размеренно. Спокойно. — Не надо. Не говори ничего.
Гокудере неизвестно, что ранит больнее — его меч или его поцелуй. Он понятия не имеет, как действует первое, зато о втором знает слишком многое. Сегодня он горький, с непривычным привкусом табака. Горечь въедается в поры, забирается под кожу, в сердце, легкие, везде — и остается там вечным, невыносимым напоминанием о том, чем когда-то дорожил. Видимо, недостаточно.
Он не знает, сможет ли жить без всего этого. Но знает, что должен. Такеши прав. В конце концов, он уже давно выбрал между «хочу» и «обязан», и сейчас поздно менять приоритеты.
Такеши целует его в губы, а ощущение такое, будто в саму душу. В измученную, мятущуюся, но не лечит ее, а только выворачивает старые раны наизнанку, заставляя их кровоточить и ныть сильнее, истекать темным, вязким, густым.
«Люблю» — ни на одном языке мира не скажешь того, что действительно чувствуешь. Словами это не выразить. Можно взглядом. Телом. Прикосновением.
И Гокудера говорит.
Он знает совершенно точно, что сегодня все закончится, и потому позволяет. Себе — слезы, ему — все остальное.
Он редко занимаются любовью. Секс не в счет. Такеши шепчет на ухо что-то привычно-нежное, от этого ноет и зудит в груди, сдавливает горло, и на какую-то бесконечную долю мгновения Гокудере кажется, что все еще можно вернуть.
Но потом смотрит в его глаза. Темные, больные, искренние. Такеши весь — воплощенная искренность. Хаято смотрит и понимает — свое право на ошибку он уже использовал. Второй шанс может дать даже меч, но любовь — никогда.
— Знаешь, а я ведь на самом деле думал, что то, что у нас — навсегда.
Такеши лежит совсем рядом, касаясь плечом плеча, держит ладонь Гокудеры в своей, рассматривает кольца на его пальцах с таким интересом, словно видит впервые.
Гокудера молчит. Он бы многое хотел сказать, но все слова — не то, не те.
— Может, оно и есть — навсегда, — наконец выдавливает он.
Ямамото качает головой. Его лицо так близко, что совсем немного — и дотянешься до губ, но Гокудера знает — уже нельзя. Он уважает чужой выбор и чужие решения. Пусть даже из-за них хочется рушить и убивать.
— Невозможно любить двоих одинаково, — снова эта улыбка. Кажется, что ему совсем не больно. Почему-то это бесит. — А помнишь тот уикенд в Альпах?
— Да, — Гокудера невольно улыбается в ответ. — Круто было.
— Да, — соглашается Ямамото. — Здорово.
Он уходит, забыв пиджак.
Гокудера садится на подоконник и закуривает.
Вдыхает дым — глубоко.
Он смотрит на Ямамото, который как раз в этот момент переходит улицу, улыбаясь каким-то девчонкам на светофоре. Смотрит, как он идет по тротуару, не торопясь, сунув руки в карманы. Как оборачивается, как ищет взглядом окно квартиры. Со стороны может показаться, что он счастлив и абсолютно доволен жизнью, и только Гокудера догадывается о том, что в душе у этого беззаботного придурка — чистилище.
Ямамото улыбается.
Рассвет гаснет, так и не закончившись новым днем.
Гокудера прижимает ладонь к стеклу — мокрую — к холодному — и выдыхает.
Он точно знает, кого увидит сегодня во сне.
@темы: ангст\драма, Клубничные придурки, внеконкурс
