Команда: Вьягодка
Тема: мистика/психоделика/хоррор
Пейринг/Персонажи: *YLГокудера/*YLХибари, разные персонажи
Размер: мини, ~3,1 тыс. слов
Жанр: мягкая психоделика, общий
Рейтинг: PG-13
Дисклеймер: Все принадлежит Амано
Саммари: Есть пустошь, и есть охотник, который на ней живет
Предупреждения: ER, постапокалипсис, постканон
Он зовет себя Птицеловом: каждое утро набрасывает на плечи куртку, садится перед куском замызганного зеркала и проговаривает вслух, обводя пальцем тканые буквы на рукаве. Нашивка уже повыцвела, нитки лезут наружу, а остатки рисунка — золото и синева по краям, - под пальцами мягкие, как пух под перьями.Повторяя, Птицелов от нашивки возвращает пальцы ко рту, водит ими по губам, и только так определяет родство с отражением. Он не помнит, как выглядит, и не может запомнить, как бы ни пытался. Стоит только отвлечься — дернуться, моргнуть, отнять руку от лица, перестать сличать их движения, — и в отражении снова чужак.
Стоит отвернуться — и отражение выпадает из памяти. Остается только нашивка.
Зеркало в убежище он так и разбил: когда вывалился из разгерметизированной капсулы и на подгибающихся ногах обходил убежище. Заметил краем глаз движение в дальнем закутке, перекатился за ящики, метнулся в укрытие, стащил с плеча ружье и выстрелил.
Осколки звенят в его голове каждое утро.
Птицелов отлично знает, что делал вчера, позавчера или две недели назад. Помнит, каким было «время до войны», что такое «амнезия» и может откатить прошивку своего КПК, когда тот глючит.
Но понятия не имеет, как его зовут на самом деле.
Кто он. Откуда. Кем был до того, как полгода назад очнулся в капсуле.
Поэтому он сидит с нашивкой и зеркалом, повторяя на всех языках, которые помнит — «komotori», «impaniatore» — и каждый раз, когда в памяти всплывает насмешливое «бердмэн!» откуда-то из прошлых времен, Птицелов старательно растягивает губы в улыбке и скалится.
Это была шутка.
Кто-то очень любил ею подкалывать Птицелова.
Кто-то каждый раз прыскал от смеха.
«Эй, травоядное».
Он старательно выговаривает каждую букву, вглядываясь в осколок зеркала, и сравнивает с обрывками воспоминаний, захороненными и зацементированными глубоко в памяти, как радиоактивные отходы — в могильнике.
Но ничего не отзывается. Никогда.
За его спиной единственная в убежище лампа, — зарешеченный овал под потолком, — и она горит круглые сутки. Свет лиловый, болезненно-яркий, плафон закрыт бронебойным стеклом.
Каждую ночь Птицелов прячется от него за капсулой: прислоняется спиной к боковым подкрылкам с криогенераторами и укладывает перед собой ружье, так, чтобы было под рукой. Потом вынимает из тайника под капсулой тонфы, обнимает их и, сгорбившись, подтягивает колени к груди. Прислушивается к равномерному гулу вентиляционной системы и начинает считать трещины в бетонных плитах на полу.
На восемнадцатой голова тяжелеет. На пятьдесят девятой он выключается: лиловый, мигнув, гаснет, и наступает темнота.
Она — красная.
А потом Птицелов смаргивает, открывает глаза — и опять все сначала.
Птицелов заканчивает с зеркалом и поднимается. Выскабливает ножом еще одну палку-день на свободном участке стены за капсулой криокамеры. Потом идет за канистрой сконденсированной за ночь воды, цедит ее через фильтры и заваривает чаю. Остатками умывает лицо и бреется.
Он подгадывает все так, чтобы закончить, к моменту, когда включается радио: каждый день в одно и то же время с одной и той же записью по всем частотам — зашумленные до неузнаваемости голоса, координаты, ближайшие точки сбора.
И имена — те же, что Птицелов видит на плакатах, которыми обклеено все убежище: там герб с пулей и ружьями, похожими на его собственное. Символы — звери — обозначения — пламя — и имена.
Одно из них уже вычеркнуто.
Птицелов повторяет имена про себя, допивая почти безвкусный и бесцветный кипяток, и отставляет кружку.
Радиотрансляция твердит: те, кто начал войну.
Радиотрансляция обращается прямо к нему, — найди и уничтожь, останови это, они перебьют нас всех до последнего, — и когда Птицелов проговаривает имена вслух, виски ноют тупой болью.
Время идти.
Птицелов продевает руки в рукава куртки. Нашивка должна сидеть на плече, но куртка велика, и рукава слишком длинные, не по размеру. Птицелов их закатывает и подвязывает, чтобы не мешали, а потом застегивается на клепки, — выбирать не из чего, в убежище нет другой одежды, пригодной для выхода на поверхность.
Птицелов собирает рюкзак: сегодня он идет на большую охоту, поэтому берет тройной запас галет, бутыли с питьевой водой, бинты, консервы и медпакет.
У него есть ружье, несколько коробок патронов, пистолет с запасными обоймами и тонфы. Птицелов уверен, что оружие принадлежит не ему, но руки знают свое дело лучше, чем голова: смазывают, чистят, разбирают-собирают, полируют. Плетут силки и вьют удавки.
Он — не гражданский.
Он — Птицелов, но охотится на зверей с плакатов. С его шлемофона счищены все знаки отличий, а на правом плече куртки накладка со следами когтей.
Когда Птицелов поднимается через люк на поверхность, к разрушенной дороге через холмы, КПК регистрирует координаты и обновляет карту местности по маякам. По часам время рассвета, но небо над головой черное и пустое. Звезд нет, солнца — тоже.
Птицелов его ни разу не видел за все то время, что провел вне убежища.
Шлемофон переключается в режим ночного виденья, и щетинисто-жесткая трава под ногами отсвечивает зеленым. Впереди — жженая пустошь с редкими окаменелыми деревцами и автострада, забитая ржавыми трупами автомобилей. Рядом с подземным переходом КПК включает оповещение о радиации.
Надо же, расползлась еще дальше.
Птицелов огибает зараженный участок по широкой дуге и идет к скрюченному горелому пню, проверяет выставленную на нем пустую клетку. Корм внутри нетронут.
Птицелов идет дальше, до кольцевой развязки час пути. Земля там просела, обнажая опоры и арматуру. Осушенное болото вернулось в свои границы вместе с зараженными грунтовыми водами, и вместо развязки теперь озерцо.
Птицелов никогда из него не пьет, но силки на всякий случай расставил. Тоже пустые, как и клетка, но это не страшно. Для тех уток, на которых он охотится на самом деле, эти все равно не подходят — тут нужны патроны в рюкзаке, армейский нож за голенищем сапога, и, может быть, сегодня Птицелову удастся найти что-нибудь еще.
«Тупое бесхребетное животное».
«Он — Десятый, придурок. Ну, повтори: де-ся-тый!»
Птицелов идет вдоль трассы, и КПК усиливает сигнал через маяк и подключается к сети. Птицелов слушает свое сообщение, которое склеил из радиотрансляции, и разослал так далеко, как только смог.
Ближайшая точка сбора в городе, время и место, и он один, он тут совсем один, пожалуйста, отзовитесь, черт вас дери, должен же был выжить кто-то еще, ну хоть кто-нибудь, здесь безопасно и чисто, есть оружие и еда, приходите, он сможет обеспечить безопасность всем выжившим, он знает тайные тропы, пожалуйста.
КПК — проверяет силки — запрашивает количество ответных подключений-хэндшейков и прослушиваний.
Одна точка. Есть коннект. Кто-то движется к нему.
Птицелов вглядывается в экран и прогоняет один тест за другим. Впервые за полгода — за все радиомолчание, за всю стену, перечерченную и соскобленную зазубринами-днями, за все дни в безлюдной пустоши, — полгода кто-то отозвался.
Птицелов судорожно выдыхает.
Он не последний. Еще есть, на кого охотиться, перебили не всех.
Птицелов останавливается на привал, когда КПК показывает полдень. Он в паре часов пути от городской черты и первых стеклянных развалин. Их уже видно в окуляры шлемофона, если увеличить разрешение и сместить линзы: бетонные каркасы с металлическими переплетениями, пустые, заброшенные. Дыры по краям, оставленные взрывами, похожи на рваные раны.
Птицелов оглядывается и, выбрав домик на холме повыше, взбирается по обвалившейся стене на второй этаж. Первый завален каменными обломками и застыл в окаменелой жиже оползня. На втором из обвалившихся балок и сваленного комода получается неплохое укрытие. Птицелов ступает осторожно, стараясь не оставлять следы в песке, наметенном на пол. Опускает рюкзак на балку и пристраивает рядом ружье.
Потом сваривается с КПК, — зона пригодна для дыхания, — и стягивает шлемофон, чтобы сделать глубокий вдох.
Воздух затхлый, влажный, чуть сладковатый. Пахнет пылью, известью и немного — плесенью, но даже это лучше фильтрованного воздуха в шлемофоне, кислородной смеси, подаваемой в убежище и сухой, безвкусной пустоши.
Без окуляров Птицелов видит в темноте не дальше соседней стены, и то — в свете экрана КПК. Но гнездо безопасно, место хорошее: его не видно с дороги, а сверху прикрывают обломки крыши. Точка закрыта от обстрела, и сигнал, благодаря близости городской радиовышки, сильный.
Птицелов переводит КПК в режим активного сканирования, гасит экран и, покопавшись в рюкзаке, достает галеты и воду.
У него даже есть время вздремнуть, если получится.
Птицелов дотягивается до рюкзака и, покопавшись, достает с самого дна сверток: несколько слоев защитного материала и сложенная пополам фотография под ним. Здание школы, которой Птицелов никогда не видел, и двое — кадр схвачен тайком, они разговаривают, схвачено выражение лиц. И Птицелов отлично представляет, что оно означает: если схватить одного, второй тут же очертя голову полезет прямиком в ловушку, чтобы его спасать.
Самый опасный вид безумной, острой привязанности. Самый удобный для того, ловить на живца.
«Травоядное».
«И твой босс! Давай, скажи. Ты же не переломишься, если хоть раз так его назовешь!»
«Босс-травоядное. Лучше?»
Проблема в том, что из двоих в живых остался только один — и это все, что Птицелов о них знает, без того, чтобы вскипятить себе мозги попытками что-нибудь вспомнить.
Он выкладывал чертову фотографию трижды — и трижды уже собирался отнять руку, когда менял решение и закладывал ее обратно в рюкзак.
Птицелов не знает этих людей, не узнает места — подпись на обороте «Наммимори, лето 20**» ни о чем не говорит, — но без нее на охоту еще ни разу не ходил.
Пусть будет талисманом — это проще, чем бороться с той частью себя, которую он даже не знает.
КПК беззвучно вибрирует, и Птицелов, быстро сунув фотографию обратно в рюкзак, натягивает шлемофон. По автостраде медленно движется ярко-зеленое пятно. Источник ответного сигнала.
Птицелов, закинув рюкзак за спину, растягивается между балок и упирает ружье в плечо.
А потом терпеливо ждет, пока пятно приблизится, и меняет в окулярах отображение, чтобы разглядеть, кто ему попался.
Высокий, худой как жердь, с наброшенном на голову капюшоне с коровьими рогами. Идет медленно, держится центра дороги, где асфальт не так растрескался. Вертит головой по сторонам, то и дело вздрагивая и вжимая голову в плечи.
У него на плече — базука.
Птицелов на его месте с такой пушкой бы никого не боялся. Но и не лез бы на открытый участок, там, где его подстрелить можно даже с закрытыми глазами.
Тупая корова.
И, что еще глупее, зажигает цветное пламя, чтобы осветить себе дорогу. Огонек зеленоватый, и глушит изображение, так что Птицелову приходится снова крутить настройки окуляров.
По большому счету, Корову можно снять прямо здесь и сейчас, не дожидаясь, пока они столкнутся в точке сбора — базука сильно усложнит дело. Если Корова, конечно, успеет из нее выстрелить. Птицелов продолжает менять спектр отображения и четкость, пока Корова проходит мимо домика с его укрытием. А потом окуляры выхватывают на нем «грозу».
Корова сваливает базуку с плеч и устало к ней приваливается.
Та самая «гроза» с плакатов в убежище, напротив которой стоит «наш враг — и твой враг тоже».
Та самая «гроза», которая участвовала в войне. И которая в этой войне виновата.
Птицелов снимает ружье с упора, подхватывает рюкзак и, перемахнув через балку, скатывается вниз по насыпи — нарочито громко, так, чтобы его точно слышала вся мертвая округа пустоши. Пусть Тупая Корова тоже слышит. Пусть думает, что знает направление удара, что находится в безопасности.
Что Птицелов так же туп.
Он переключает КПК в режим сканирования и стягивает шлемофон, чтобы Корове было видно его лицо. Тот как раз поворачивается: сбивает с кучерявой головы капюшон и, вглядевшись, размахивает обеими руками.
— Это ты! Ты! Наконец-то! Я чуть с ума не сошел тут один! — вопит Корова, похоже, начисто забыв о базуке. — Никчемный Цуна нас так обрадуется!
Правильно, Корова выведет его на остальных. Уже это делает. Нужно узнать об Цуне больше.
В радиотрансляции всегда говорилось, что символы — кольца — связаны друг с другом. Что они — семья. А Птицелов знает: «семья» почти так же плохо, как и то, что друг к другу чувствовали те двое с фотографии, но — для Коровы, а не для него.
Птицелов растягивает губы в улыбке, точно так, как учился перед зеркалом.
— Это ужасно! — Корова бросается его обнимать, трется щекой о его щеку и, кажется, уже плачет от счастья. — Дурацкая базука! Сработала не вовремя, а я даже не хотел сюда перемещаться! Я даже не знаю, куда меня забросило. Но вы так орали друг на друга, это просто ужасно. И дрались! А я потерялся тут!
Теперь и правда ревет. Птицелов осторожно похлопывает его по плечу.
КПК беззвучно вибрирует на предплечье.
— Я думал, все померли! Тут так темно и тихо, и пусто… Почему ты молчишь? — Корова отстраняется, всматриваясь Птицелову в лицо. И громким шепотом добавляет: — Ты какой-то странный. — Он моргает. — Как мертвый. А где Никчемный Цуна? Где все? Вы помирились? Почему вы не вместе?
— Все хорошо, не бойся. — Птицелов слышит себя будто со стороны: голос каркающий и глухой, режет слух. — Я отведу тебя домой, Ламбо. К Никчемному Цуне.
Корова вдруг напрягается и отстраняется.
Птицелов облажался. Но где? «Гроза», зеленое пламя, кольцо. Бовино Ламбо — одно из имен на плакатах. Враг.
— Ты никогда так не звал Цуну. — Корова хмурится и делает шаг назад. К базуке.
— Не бойся, — повторяет Птицелов, наступая на него. — Это же я.
Он — кто? Виски ломит так, что от боли слезятся глаза. Нужно срочно придумать что-нибудь. Кто? Какое-то из имен на плакате? Корова его оттуда узнал? Птицелов был с ними?
— Отойди от меня, — предупреждает Корова, и глаза у него от страха огромные-огромные, на пол-лица.
КПК бешено вибрирует, предупреждая о новых сигналах. Черт возьми. Нельзя было выходить из укрытия, нельзя было ввязываться.
Птицелов сбрасывает рюкзак с плеч и вытягивает из него тонфы.
Не удержался, слишком давно был один. Слишком часто смотрел на гребаную фотографию.
…он всегда был импульсивным придурком.
— Травоядное, — слышит Птицелов за спиной, и чертова Корова, просияв, снова машет руками, даже на месте пританцовывает. — Верни мои тонфы.
Он оборачивается, сердце в груди бухает так громко, что Птицелов не слышит, продолжения.
— Глуподера какой-то странный! — орет Корова, и Птицелов вздрагивает. — Может, мне ему по башке дать?
Зеленое пламя — живое, яркое, такое слепящее, — выхватывает из темноты двоих: спускаются с холма прямо к ним с Коровой. Еще два пламени — не нужен даже шлемофон, чтобы об этом догадаться. Желтый, «солнце», которого в черном небе больше нет. Затягивает бинты на кулаках. Сасагава Рехей. Лиловый, «облако», — лиловая лампа в убежище, накладка со следами птичьих когтей, куртка с чужого плеча.
Хибари Кея.
Настоящий Птицелов.
— Гокудера. Мои тонфы. Живо, — командует Хибари, не глядя на Корову.
Он мертв. ЛжеПтицелов — Гокудера — вздрагивает. Он же был мертв.
Рехей обнимается с Коровой, и они друг другу так рады. Будто ничего не было. Будто все как раньше, они снова в школе, все вместе, и эти дурацкие детские приключения…
Гокудера сглатывает и отводит от них взгляд.
— Я тебя убил, — говорит он Хибари, и на этот раз собственный голос слишком ломкий, высокий и сорванный.
Хибари кривится и цыкает, останавливаясь перед Гокудерой.
— Такой идиот, как ты, меня разве что поцарапает, — сухо произносит он и отводит прядь с виска. Кожа в зеленом свете пламени Коровы нездорово темная, вспучившаяся коркой. След от ожога. — Сначала научись в цель попадать. Та шашка только краем задела.
Ни черта это не краем. Гокудера перебрасывает тонфу в другу руку и тянет пальцы, чтобы провести по шраму — и обрывает себя на середине движения.
— Ты жалок, — сообщает ему Хибари. — Верни тонфы.
— У вас экстремально важный разговор, и я не хочу вмешиваться, — влезает между ними Рехей, — но, может, как-нибудь ускоримся? Здесь небезопасно, а? Цуна тебе будет очень рад, осьминожья башка.
— Никчемный Цуна! — радостно вторит ему Корова.
— Замолкли оба, не до вас, — роняет Хибари, не отводя взгляда от Гокудеры.
— Я, конечно, экстремально извиняюсь!..
Хибари — настоящий Птицелов, — смотрит расчетливо и холодно. А потом бьет. Гокудера улавливает только начало движения: Хибари выхватывает у него из рук тонфы и, коротко замахнувшись, вырубает Рехея. У того закатываются глаза, и он оседает на асфальт.
Корова икает.
— Базука! — выдыхает Гокудера одновременно с Хибари.
И Ламбо они вырубают вдвоем.
Бедняга.
Его пламя гаснет, и на них опускается темнота. Гокудера машинально переключает подсветку на КПК.
— Если это была пародия на меня, то получилась она такой же жалкой, как и ты сам, — говорит ему Хибари, подхватывая Ламбо за воротник и без особых усилий подтаскивая ближе к Рехею.
— И без тебя знаю, — огрызается Гокудера. — Что, теперь опять будем драться? Снова за базуку?
Хибари молча подходит к нему — призрачно бледный в отсветах интерфейса КПК, на лице залегают тени, — и Гокудера все-таки касается шрама на его виске. Быстрым, смазанным движение проводит кончиками пальцев по ожоговой корке.
— Просто поразительно, как сильно ты себя можешь возненавидеть из-за какой-то ерунды, — наконец произносит Хибари и перехватывает его руку, удерживая пальцы на шраме. — Один раз случайно зацепил меня взрывом — и это повод блокировать себе память и отказываться от пламени?
Гокудера раздраженно выдыхает.
— Десятый… — начинает он.
— Это я уже слышал, — обрывает его Хибари. — Травоядного тут нет, это только наше дело.
— Да он же опять собой пожертвует! — вспыхивает Гокудера. — Если вернуть ему базуку — он вернется в прошлое, чтобы все исправить!
Чтобы все изменить.
Потому что им нельзя было менять историю. Миллефиоре должны были победить тогда, но выдохнуться теперь. А на смену Вонголе должна была прийти другая семья, другие наследники, другие Хранители.
Есть вещи, которые нельзя менять, потому что все обязательно пойдет не так.
И Десятому суждено было умереть.
— Ты ведь опять его поддержишь, — выплевывает Гокудера.
Хибари склоняет голову набок.
— Это разумно. Тебе так нравится то, что у нас есть сейчас? — Пальцы Гокудеры в его захвате побаливают. Хибари свободной рукой обводит дорогу и разрушенные дома вокруг них. — Нравится торчать на этой помойке? Так открою тебе секрет: ей нет конца и края. На других континентах то же самое. Пока ты тут прохлаждался эти полгода, мы пробовали связаться с Новым Светом. И, поверь, ты не хочешь знать, что там происходит.
Гокудера шумно выдыхает через нос.
— Но Десятый…
— Замолчи! — шипит на него Хибари, и они снова так близко. Как на той чертовой фотографии. Как чертову жизнь назад.
От Наммимори теперь наверняка остались одни развалины.
— Я заберу базуку, — мягко произносит Гокудера. — Уберусь так далеко, что никто из вас обо мне больше никогда не услышит. Ты меня больше никогда не увидишь. Обещаю. Если только позволишь.
— С чего ты взял, что меня устраивает такой вариант? — Хибари поджимает губы.
— Я тебя чуть не убил.
— И что?
Он ждет ответа, но Гокудера просто не может заставить себя разжать челюсти, и сказать. Что это неправильно. Что так нельзя. Что он ужасно виноват и испортил все еще тогда, когда свалил в пустоши, как трус, забрав с собой на память вещи — вместо самой памяти.
— И что с того? — повторяет Хибари.
Есть вещи, между которыми Гокудера выбирать не может. Проще отрезать себе руку. Обе. Или голову. Или память.
— Прости меня.
Хибари коротко выдыхает и отстраняется. А потом щелкает тумблером подсветки на КПК, но Гокудера все равно успевает заметить, как смягчается выражение на его лице.
— Ну что ты стоишь, идиот? —спрашивает Хибари в полной темноте. — Надеюсь, навык установки таймеров тебе вместе с памятью не отшибало? Или это кто-то другой хватался, что даже с закрытыми глазами может установить заряд?
Гокудера только непонимающе на него смотрит в ответ — и Хибари хватает его за шею, надавливая так, что они сталкиваются лбами.
— Я тебя ненавижу так, что забил бы до смерти прямо здесь и сейчас. Но, кажется, ты собирался вернуться в прошлое и найти способ спасти своего травоядного босса так, чтобы мы потом не сидели по уши в дерьме. Или я не прав?
Его глаза лихорадочно блестят в темноте, и Гокудера против воли улыбается. Искренне, облегченно. С плеч будто бетонная плита спадает.
— Я тоже себя ненавижу, — фыркает Гокудера. — Честно.
— Подозреваю, что мне назло. Потому что с последствиями твоей самоубийственной глупости разбираюсь почему-то именно я.
— Много болтаешь сегодня. В подходящем настроении, а? — бормочет ему в губы Гокудера, закрывая глаза. Темнота такая, что разницы — никакой, а чтобы знать, что Хибари рядом, ему нахрен не сдался никакой свет.
Гокудера просто чувствует.
— Ставь уже чертов таймер на базуку, — говорит Хибари. — Я пойду с тобой. Кто-то же должен проследить, чтобы ты опять не наворотил глупостей. И поторопись, мы должны успеть до того, как твой травоядный босс нас найдет и испортит все планы своей никчемной жертвой.
Вместе, да. Гокудера смеется, и это странно, но наконец-то так здорово и легко. Вместе у них обязательно все получится.
@темы: мистика\психодел\хоррор, Вьягодка
-
-
04.12.2015 в 23:38-
-
05.12.2015 в 16:51-
-
06.12.2015 в 13:21-
-
06.12.2015 в 13:33-
-
06.12.2015 в 19:06спасибо!
-
-
07.12.2015 в 13:54-
-
07.12.2015 в 15:18-
-
21.12.2015 в 11:49И антураж очень вкусный, колоритный
Спасибо за фик
-
-
12.01.2016 в 10:26Спасибо большое за отзывы