Команда: 275980 team
Тема: AU/кроссовер
Пейринг/Персонажи: Гокудера, Ямамото, Цуна, Такеши/Докуро-чан, Савада Емицу/Савада Нана, упоминается Миура Хару
Размер: ок. 3400 слов
Жанр: драма
Рейтинг: R
Дисклеймер: все принадлежит Амано
Саммари: Гокудера не любит полную луну — она сильнее. Ямамото не любит солнце — оно не греет. Цуна не любит свою жизнь — в ней слишком мало хорошего.
Предупреждения: по вселенной Monster Hunter Tsuna
Луна, я не твой
У Ямамото холодные губы. Он и сам холодный, безмозглый придурок, любит греться об Гокудеру, тереться всем телом о густую шерсть, погружать пальцы в лохматый загривок. И целоваться. Его губы отчетливо отдают кошачьей мятой, Гокудере нравится вкус, поэтому он отвечает на поцелуй, лезет языком Ямамото в рот, вылизывает.
— Два извращенца, — хихикает Такеши.
— Заткнись, а то тебя на вкус попробую, — огрызается Гокудера.
— Он завидует, — спокойно объясняет Ямамото. — Не ведись.
У него железная — мертвая — хватка, он запросто мог бы свернуть Гокудере шею. Никому другому Гокудера не разрешил бы так взять себя за загривок. Разве что Цуне, но Цуна — особый случай. А Ямамото на редкость добродушный зомби, не сказать чтобы совсем уж не опасный, но своих не трогает. Гокудера сам не понял, когда они успели стать «своими». То ли после первой драки, когда Ямамото действительно чуть не свернул ему шею, а Гокудера не отгрыз безмозглую голову только из отвращения ко вкусу мертвечины. То ли в ту ночь, когда отсиживались в пыльном, затянутом паутиной склепе, прячась от орды Ямамотовых сородичей, вполне кровожадных.
Точно до их первого полнолуния вместе. Потому что в то полнолуние к «своим» прибавился Цуна.
Гокудера не любит полную луну. Не любит, когда его зверь рвется наружу, выламывая кости из суставов и предохранители из мозгов. Но что он может? Раньше — только забиться поглубже в чащу, а поутру смывать кровь в ледяной воде ручья и стараться не думать о тех, чья это кровь. Он не может отвечать за своего зверя.
Теперь…
Теперь есть Ямамото. И Цуна.
Такеши развеселым мячиком скачет вокруг, запрыгивает на низко нависшую над поляной ветку дикой сливы и хохочет оттуда:
— Не достанешь, умник мохноухий! И ты, пустая башка, тоже! Парочка, ха-ха!
Гокудера достал бы, что там доставать, один прыжок. Но для этого нужно, чтобы Ямамото расцепил руки, и самому его выпустить. От Ямамото одуряюще пахнет кошачьей мятой, прелой листвой — приятно, а еще — кладбищенской землей и железом, эти запахи тревожат, и Гокудера старается не замечать их.
Полная луна светит боками из прорех в тонких облаках. Пока еще почти не видна. Но темнеет сейчас быстро, и Гокудера уже чувствует ее власть в крови. Скоро…
Такеши соскакивает со своей ветки:
— Йо, Цуна! Пост сдал — пост принял, не могу больше глядеть, как наша сладкая парочка лижется, у меня тоже есть личная жизнь. Спокойной ночи, ха-ха! Докуро-тян, я иду к тебе!
— Привет, — широко улыбается Цуна. — Я скучал. — Швыряет на траву связку рыбешек, подбегает и обнимает обоих разом. Скучал он! Совсем дурной.
Гокудера так и сказал бы, но Цуна слишком вкусно пахнет — рыбой, домом, немного печкой и ужином, и совсем не пахнет страхом. Гокудера отрывается от Ямамото, поворачивает голову и широко лижет Цуну в щеку, в губы, в подбородок. Мертвая хватка Ямамото на мгновение размыкается, и тут же становится теснее — теперь он тоже обнял двоих сразу, они притиснуты друг к другу, и рядом с трупным холодом зомби Гокудера ощущает живое человеческое тепло.
Ямамото целует Цуну, Гокудера вылизывает шею, прихватывает губами ухо, и Цуна смеется в губы Ямамото. Запускает пальцы в густую шерсть за ушами, и по телу бежит горячая щекотная волна. Гокудера размурлыкаться готов, даже страх луны отступает. Хотя с Цуной и Ямамото он может не бояться.
— Пора? — спрашивает Цуна.
— Мог бы не спрашивать, — бурчит Гокудера. — Солнце садится.
Страх слишком въелся в него. Эти минуты — когда садится солнце и Луна обретает полную власть — самые тяжелые. Каждый раз Гокудера боится, что вот на этот раз ничего у них не получится. Боится за Цуну — Ямамото не страшно поранить, что ему сделается, а Цуна пока еще живой. Его можно загрызть, можно заразить. А он приходит каждое полнолуние со своим «я скучал» и связкой свежих рыбешек, обнимает, спокойно подставляет шею и губы. Это даже не доверие, это еще больше. Что-то совсем уже запредельное, чего Гокудера не понимает, просто не способен понять — и потому остается просто принять как данность. «Мы же друзья», — все объяснения Цуны. Он уверен, что этого должно хватить.
Самое странное, что этого и в самом деле хватает.
— Пора, — говорит Ямамото.
Перехватывает руки — теперь он снова держит Гокудеру, только его одного. Крепко — прижимая руки к туловищу и опасно подставив шею под зубы. Хорошо, что Гокудера терпеть не может мертвечину.
Гокудера выворачивает голову: сейчас он хочет видеть Цуну. Смотрит, как тот съедает свою конфету, как зажигается пламя, и обмякает в хватке Ямамото, счастливо выдохнув. Момент веры: и в этот раз тоже все обойдется.
Цуна обнимает его со спины, жарко дышит в шею. В черных глазах Ямамото, на сером в сумерках трупном лице пляшут рыжие отсветы пламени. Пламя обнимает, разбавляет холодный свет луны живым теплом. Луна бьет в кровь, Гокудера кричит от боли, воет, запрокинув голову, но даже в эти минуты помутнения ощущает крепкое объятие Ямамото и быстрый стук сердца Цуны. Его держат. Он выдержит.
— Держись, держись, — не то заклинанием, не то молитвой шепчет в ухо Цуна. — Мы с тобой, Хаято, ты с нами. Ты с нами, а твой зверь один, ты сильнее.
Им не остановить трансформацию, несколько мучительных, изламывающих минут — и Ямамото будет держать зверя, а Цуна — прижиматься всем телом к зверю, обнимая его своим пламенем. Трансформация — это луна, чертова проклятая луна, ее-то не одолеть. Но Цуна прав, зверь один, а их трое. Зверь будет сидеть тихо, потому что Гокудера изо всех сил, всей сутью, всем нутром держится за друзей.
«Хорошо, что Ямамото такой сильный, — думает Гокудера. — Хорошо, что он может сломать хребет моему зверю, если будет нужно». Зверь слышит эти мысли, фыркает презрительно — он не разделяет отвращения Гокудеры к мертвечине и вполне может разодрать Ямамото глотку. Правда, против зомби это не слишком поможет. Но зверь и не пытается. Ему нравится то ощущение безопасности, которое испытывает сейчас Гокудера. Нравится ласковое тепло Цуны, его руки, то, как уверенно он гладит за ушами и чешет шею и загривок. Он согласен потерпеть до утра хватку зомби.
Луна плывет по небу, то прячась за рваными лоскутьями облаков, то обнажаясь — ненавистная, неодолимая, равнодушная к проклятиям. Зверь воет, провожая ее яростным взглядом.
— Я люблю полнолуния, — выдает вдруг Ямамото. — Тепло. Гокудера, Цуна, вы такие теплые. Люблю.
— Главное, не люби нас гастрономически, — фыркает Гокудера. Осознает, что снова может говорить, а не выть, и тут же взрывается: — Тепло ему! Тупая ты безмозглая башка, с тем же успехом можно у костра погреться!
— У костра не так, — серьезно отвечает Ямамото. — Вы живые.
Гокудеру ждет рыбка, свежая вкусная хрустящая рыбка, но все же он задерживается еще немного. Надо ведь проверить, по-прежнему у Ямамото вкус кошачьей мяты на губах, или за ночь что-то изменилось? И обнять Цуну, поцеловать, уже не боясь заразить, потому что первые лучи солнца брызнули из-за горизонта и власть луны ушла. И посмотреть, как Цуна обнимает Ямамото, делясь последними остатками своего пламени — это красиво.
В конце концов, рыбка никуда не денется. Встанет над деревьями солнце, Цуна уйдет в свою деревню, Ямамото дождется Такеши и отправится спать на кладбище, а Гокудера найдет лежку в лесу — тогда и съест. Но пока Такеши встречает рассвет с Докуро-чан, а они втроем, вместе, и до следующего полнолуния куча времени, когда можно будет просто жить.
Хорошо.
Теплое дыхание жизни
Дыхание завораживает. Ловить чужое дыхание, пить его, как живые пьют саке — пьянит. Ямамото не любил саке, когда был жив — не понимал. Теперь понимает. Теперь от быстрого, горячего дыхания Гокудеры голова идет кругом, а от коротких вздохов Цуны ведет так, как живым не вело даже от первых неловких поцелуев.
Тогда поцелуи казались девчачьей глупостью, а теперь Ямамото любит целоваться. И обниматься. Греться об живых, дышать их дыханием, чувствовать, как чужое сердце бьется совсем рядом с его грудью.
Теперь он любит так, как не умел любить живым. Тогда все казалось игрой, и любовь тоже. А теперь он изнывает от кладбищенской тишины, вглядывается то в кромку леса, то в идущую от деревни тропинку — и ждет. Ему пусто и холодно. Другие — он не хочет даже мысленно называть их «сородичами» — спасаются от этой пустоты и холода чужой горячей кровью. Ямамото пробовал, ему не понравилось. Это ведь как наркотик — с каждым разом действует все слабее, нужно все больше, и все сильней ломка. И разум теряешь, ничто тебе уже не интересно.
Вот Такеши интересна Докуро-чан. Поэтому он тоже не хочет, чтобы Ямамото добывал горячую кровь.
По тропинке от деревни идут женщины. Наверное, в лес за хворостом, но Ямамото на всякий случай отходит подальше, садится за старым надтреснутым надгробием — так его не заметят. Ветер доносит высокие звонкие голоса, обрывки слов, смех. Горячая кровь, горячее дыхание. Горячие поцелуи — для кого-то, кого они любят.
Ямамото сует в рот стебелек кошачьей мяты и медленно жует. Гокудере башку рвет от ее запаха, да и Цуне нравится, а его друзьям тоже должно быть приятно, иначе что за радость? Ямамото смотрит на длинную тень от надгробия и пытается угадать, сколько осталось до вечера. Наверное, уже не очень долго. Но у зомби совсем плохо с чувством времени, оно тянется, как изжеванная жвачка, и по солнцу тоже не определишь — до самого вечера небо кажется настолько ярким, что больно глядеть.
Почему под таким ярким солнцем все время холодно? Это даже обидно.
Ямамото не любит солнце. Оно не греет.
Длинная тень медленно ползет наискось, к лесу — как часовая стрелка на старых часах, почти незаметно. Только если отвести взгляд ненадолго, увидишь разницу — граница тени сползла с одного камня к другому, укрыла смятый чьей-то ногой стебель травы. Показывала на старую сливу у ограды, а теперь — мимо, на просвет между вершинами сосен. Где-то там, в лесу, в буреломах, ждет ночи Гокудера. У него горячее дыхание, и сам он горячий, а когда целует, у Ямамото как будто снова начинает биться сердце.
А где-то в деревне, или на ферме за деревней, или, может, у речки — Цуна. Он занят весь день, Ямамото помнит, как это. Но все равно ждет — вдруг? Вдруг сегодня у Цуны будет меньше работы, чем обычно, или мать попросит сходить набрать хвороста, или он поспорит с мальчишками, что пройдет через все кладбище насквозь? Тогда он придет не вечером, а раньше, хоть ненадолго. Обнимет, подставит губы. Сядет рядом, тесно прижавшись боком, будет рассказывать деревенские новости. Ямамото неинтересны новости, прежняя жизнь для него давно подернута серой дымкой забвения. Зато он может слушать дыхание, живой голос, стук сердца.
Тягучее течение времени разрывает женский визг — истошный, пронзительный, полный животного ужаса. Ямамото срывается с места, не успев даже подумать — что, как, зачем? Перемахивает невысокую кладбищенскую ограду, несется по лесу, не обращая внимания на хлещущие по лицу ветки.
Бегущая навстречу женщина шарахается, спотыкается и с тонким воем отползает. Ямамото не смотрит на нее. На Ямамото идет тот, от кого она убегала — высокий, туго обтянутый давно иссохшей кожей, с черным огнем безумия в провалах глаз.
— Кровь, — рычит он. — Моя.
— Уходи. — Ямамото знает, что другой не уйдет, но он не любит нападать первым.
— Моя!
Другой кидается, метя вцепиться в шею, но Ямамото ждал этого — ясно же, что оторвать голову проще всего. Другой сильный, но дурак. Ямамото перехватывает руки, выкручивает — суставы хрустят, как сухие ветки под ногами, когда бежишь — громко и резко. Зомби трудно убить. Надо сделать так, чтобы он не смог собраться обратно из кусочков. Раскидать — руки в траву, подальше одну от другой, голову в кусты…
— Эй, придурок безмозглый, какого черта ты швыряешься в меня всякой гадостью?!
— Привет, Гокудера. Прости. Не хотел попасть в тебя. Выброси.
Гокудера выламывается из кустов, подкидывая башку другого, как баскетбольный мяч — так и кажется, что сейчас засветит ею куда-нибудь очень высоко и далеко, на трехочковый, не меньше.
— Веселишься?
Ямамото пинком в грудь отшвыривает подальше безголовое и безрукое тело.
— Скучал. Теперь нет. Гокудера, ты играешь в баскет?
— С кем, по-твоему, мне играть? С волками? Или с белками? Или предлагаешь сгонять в деревню и завалиться в школьный спортзал? Ты точно безмозглый!
— В деревню не надо, — позади смеется Цуна. — Привет, ребята. Миура-сан вовсю вопит о монстрах, это вы так ее напугали?
— Он, — Ямамото показывает на голову в руках Гокудеры. И добавляет: — Надо сжечь.
Они разводят костер подальше от тропы, хотя вряд ли деревенские ринутся на ночь глядя прочесывать лес — скорей, позапираются в своих хлипких домишках. Иссохший труп горит с треском и дымом, как будто пропитанный маслом. Гокудера морщится и отодвигается подальше, Цуна хмурится и спрашивает:
— Нам ведь не обязательно сидеть всю ночь именно у этого костра?
— Он уже не встанет, — соглашается Ямамото.
Они уходят далеко, в сосняк по другую сторону кладбища, и там разводят новый костер. Сосновые ветки трещат, разбрасывая искры, обжигают, но не греют. Ямамото равнодушен к кострам; зато ему нравится смотреть, как сидят у костра его друзья. Пляшут отблески пламени на лицах — не такого пламени, как у Цуны, не живого, не теплого, но все равно красиво. Цуна счастливо улыбается. Гокудера протягивает руки к огню и тут же отдергивает, прихлопывает упавшую на хвост искру. Его шерсть, днем светло-серая, сейчас отливает рыжиной.
— Я весь провонял тем дохляком, — Гокудера хватает Цуну, зарывается носом в волосы. — И ты.
— Ничего, дома не заметят.
О доме Цуна говорит так, будто там никогда ничего не замечают. Ямамото сначала это удивляло — его отец засекал любую мелочь, — но как-то поздно вечером он подобрался к окну дома Цуны, посмотрел на его мать — и перестал удивляться. Она, наверное, не приметит странностей, даже если Ямамото с Гокудерой вместе придут к Цуне в гости.
Цуна жарит на прутике ломти хлеба, угощает Гокудеру и виновато смотрит на Ямамото. Никак не может привыкнуть, что тот не бывает голодным так, как живые.
У Ямамото другой голод.
— Обними меня, — просит он.
Цуна обнимает, прижимаясь всем телом. Его сердце бьется так часто, будто за двоих. Ямамото осторожно берет его за волосы, тянет вниз, чтобы голова слегка запрокинулась, и целует. Долго и бережно — он боится, всегда боится сделать больно, не так, не рассчитать силу. Цуна крепче, чем кажется на первый взгляд, но он всего лишь человек.
Гокудера хрустит поджаренным хлебом. Отбрасывает обгоревший прутик, зовет:
— Сюда иди, придурок. Ты приятно пахнешь, не то что та падаль.
С Гокудерой проще, тот и сам не сдерживается. Ямамото кивает, не отрываясь от Цуны, протягивает руку, тянет Гокудеру к себе. Ночь впереди длинная, а двое — это вдвое лучше, чем один. Они такие разные и одинаковые, и оба ему нужны.
Его голод, жажда, воздух. Теплое дыхание живых.
До кромки леса
Дни Цуны скучные и одинаковые, как мерные капли осеннего дождя.
Вот и сегодня все как обычно. Мамино «вставай, в школу опоздаешь» и «опять у тебя в комнате беспорядок» вместо «доброго утра», проваленные задания учителя, насмешки одноклассников, школьные хулиганы, рычащая на него, прижав уши, соседская псина. Псину Цуна понимает — от него наверняка пахнет Гокудерой и Ямамото. Маму понимает тоже — она пытается его воспитывать. Остальным просто нравится пинать слабого.
Цуна не любит свою жизнь. Не любит школу, деревню, давным-давно сбежавшего на заработки отца, собственное клеймо слабака и ничтожества… Маму он жалеет — наверное, это довольно близко к любви. Но если бы в его жизни не появились Гокудера и Ямамото, он, наверное, сбежал бы отсюда куда глаза глядят. И, конечно, пропал бы, потому что от собственной никчемности не сбежишь.
Сегодня все как обычно, а значит — ничего хорошего. Он привык. Нужно только дождаться вечера.
Цуна полет огород, таскает воду из обмелевшего пруда — на грядки, и из далекого родника, чистую и вкусную — маме для кухни. Никто не удивится, если заметит, как часто он выпрямляется и, щурясь, утирает пот со лба. Сегодня жарко. А Цуна просто смотрит, сколько осталось солнцу до кромки леса, до вершин высоких сосен.
Он ждет вечера. Ночи.
Ночи Цуны тоже одинаковые — яркие, как падучие летние звезды, и такие же короткие.
— Цу-кун, иди скорей домой, — мама выглядывает из окна кухни, непривычно оживленная, сияющая от радости. Цуна бросает ведра на грядке: ему еще много поливать.
— Что, мам?.. — он запинается на полуслове, едва войдя в кухню. Замирает, глядя на сидящего у стола мужчину. — М-м… Отец?
— Ну здравствуй, сынок. Здравствуй!
Если бы столкнулись на улице, Цуна прошел бы мимо, не узнав — слишком давно не видел. Наверное, нужно радоваться, но, если честно, ему все равно.
— Пора учить тебя по-настоящему, сынок!
Мама несет на стол рис, жареную рыбу, овощи, омлет — наготовила, как на десятерых. Выставляет пузатую бутыль с саке.
— Чему учить? — у Цуны очень, очень нехорошее предчувствие. Мама никогда не говорила ему, чем отец занимается, «на заработках», и все. Почему-то только сейчас Цуна понимает, насколько это, в сущности, подозрительно.
— Охоте, — отец наливает саке в стакан, пьет, как воду. — Нана говорит, ты отвратительно учишься в школе. Но, по правде говоря, что в той школе толку! Охотник на монстров всегда заработает на жизнь, каллиграфия и прочая школьная ерунда для этого совсем не нужны. Как, сынок, хочешь бросить школу?
Он смеется — наверное, ждет, что Цуна запрыгает от радости. Бросить школу — это Цуна с удовольствием, но слова «охотник на монстров» вовсе его не радуют.
Теперь понятно, почему мама молчала. Охотники и правда хорошо зарабатывают, но о них слишком много ерунды рассказывают. Будто они и сами почти монстры. Будто охотник на монстров запросто может жениться не на обычной девушке, а на обольстительной кицунэ или домовитой мудзина.
— Ах, Нана, — отец утирает рот и наливает себе еще. Наваливает на тарелку риса с рыбой. — Нигде не едал я так вкусно, как дома, и нигде не пил такого саке.
Почему-то у Цуны в голове одновременно появляются две очень странных и совершенно диких мысли. Одна — что тануки, как всем известно, славно умеют делать саке, а мамино саке, говорят, выше всяких похвал. И вторая — что если бы ему пришлось выбирать, прожить всю жизнь с обычной девчонкой или оборотнем, девчонке ничего бы не светило.
Хотя оборотню тоже — если, конечно, это не Гокудера.
— У нас здесь, я слышал, неспокойно. Миура-сан едва убежала от стаи зомби. В полнолуние слышали вой оборотня. Самое время поднатаскать тебя, сынок. И ходить далеко не придется. Вечером выйдем, к утру будем дома.
Он не ждет от Цуны ответа, ему и не нужен ответ, все уже решено. Цуна молча садится к столу и набирает себе еды. Неясное чувство подсказывает ему, что сейчас лучше не спорить — и что чуть позже ему понадобятся силы.
— А что, сынок, — спрашивает вдруг отец, — с девчонками ты уже целуешься?
Цуна мучительно, жарко краснеет. Однажды он целовался с дочкой Миуры-сан. Это было совсем не так приятно, как болтают, скорее тягостно и неловко, и, если совсем честно, ему тогда хотелось сбежать. Он вовсе не мечтает провести с Миурой Хару всю свою жизнь, хоть она и навоображала себе невесть чего. С Гокудерой и Ямамото гораздо интереснее.
Отец расценивает молчание и румянец по-своему. Хохочет:
— Вижу, вырос! Тем более пора… — не договорив, встает, обнимает Нану: — Отдохни до вечера, сынок, и мы отдохнем. Завтра сможешь похвастать перед своей девчонкой трофеем.
И Цуна остается на кухне один. Сидит над недоеденным рисом, пытаясь успокоить бешено стучащее сердце. Нужно выждать немного, и он сможет уйти незаметно.
Лучше бы все было как обычно.
К кладбищу приходится бежать кружной дорогой — если отец и заметил из окна, что Цуна ушел, решит, что в деревню или к речке. Не верится, что час назад он ждал вечера — теперь каждая уходящая минута кажется украденной из жизни Ямамото и Гокудеры. Охотник на монстров! Лучше бы отец оказался непутевым бедняком-поденщиком, или рыбаком, или пусть даже бандитом! Тогда он не впутывал бы Цуну в свои дела.
— Ямамото! Эй, Ямамото! Ты где!
На мгновение охватывает паника, но Ямамото выглядывает из-за обычного укрытия — треснутого замшелого надгробия с давно стершимся именем.
— Йо, Цуна! Ты сегодня раньше!
Он рад — Цуна давно научился читать живые чувства на мертвом лице зомби.
Он совсем не опасен, и на самом деле он спас Миуру-сан, защитил ее, но кому это докажешь!
Цуна тяжело дышит, упираясь ладонями в колени, согнувшись, пережидая колотье в боку. Ямамото ждет, потом осторожно тянет за волосы, и когда Цуна распрямляется, обнимает его и целует.
Цуне кажется, что он летит в пропасть. Так всегда бывает, когда целует Ямамото — захватывает дух и замирает сердце, но совсем не от страха. Цуна не знает, что это за чувство, но его хочется испытать снова и снова. Совсем не так, как было с Миурой Хару. Вот с Гокудерой — похоже, хотя целует Гокудера совсем не так, как Ямамото. Ямамото бережен, он ловит дыхание, как ловил бы, наверное, бабочку, опасаясь помять радужные крылья. Гокудера — напористый и податливый, ему нужно или подчинять, или подчиняться — видно, натура зверя берет верх.
А когда Ямамото целует, придерживая за волосы, а Гокудера, облапив со спины, вылизывает шею, Цуна вообще забывает, кто он такой и на каком свете. И хочется ему в такие минуты… странного. Он сам себе боится признаться, чего, но точно знает: это лучше, чем все девчонки мира.
Но сейчас совсем не время для подобных мыслей. Цуна упирается ладонями в плечи Ямамото. Выдыхает в холодный жадный рот:
— Подожди. Не сейчас. Не это.
— Что, Цуна? — Ямамото по-прежнему держит его, и Цуна отступает назад. Ему нужно собраться. Нужно быть сильным, а не лететь в пропасть, замирая от непонятного восторга.
— Мы уходим. Сейчас, немедленно. Ты сможешь найти Гокудеру?
— Легко. Да он и сам нас найдет. Нужно только подойти поближе.
— Пойдем. И если ты умеешь запутывать следы…
Ямамото смеется:
— Нет, это к Гокудере.
— Тогда просто поторопимся, — Цуна медленно вдыхает, готовясь к еще одному рывку. Наверняка не последнему: к ночи им нужно уйти как можно дальше, всем троим.
Солнце садится. Но они добегут до кромки леса раньше. Успеют. Они просто не могут не успеть.
О том, что будет дальше, Цуна пока не думает.
@темы: 275980 team, AU\кроссовер
-
-
25.01.2015 в 13:01Мне очень-очень понравилось, спасибо огромное)
-
-
26.01.2015 в 20:22Это так миииило!
Большое спасибо!
-
-
04.02.2015 в 23:05И тут явно просится продолжение, потому что и правда тревожное чувство от сложившейся ситуации и всё это больше похоже на завязку перед большими приключениями
или драмойи ребятам ещё есть что осознать друг перед другом)-
-
07.02.2015 в 19:01-
-
13.02.2015 в 08:40остаётся какое-то тревожное ощущение после фика
так и было задумано))
продолжения не планируется, автор показал именно то, что хотел показать, а дальше каждый волен додумывать сам)))