Команда: Первое поколение
Тема: ангст/драма
Пейринг/Персонажи: Джи/Джотто, Асари Угецу, Алауди, Лампо, Наккл, Деймон Спейд, Елена, Козарт, ОЖП
Размер: 12 069 слов
Размер оригинала: 13 544 слова
Ссылка на оригинал: The Balance of Devotion by metisket
Разрешение на перевод: запрос отправлен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Дисклеймер: переводчик ни на что не претендует
Саммари: Джотто пытается спасти мир, а Джи — спасти Джотто от него самого
Предупреждения: повествование от первого лица, немного мата
Примечания: действие происходит около 1875 года
— Мы сможем навести здесь порядок, Джи. Взгляд Джотто острый и решительный, лицо серьезное и обеспокоенное. Он стоит на фоне пустоши, каменистых холмов и выцветшего голубого неба, и свет окутывает его, цепляясь за волосы и делая глаза ярче. Мой Джотто, храбрый, прекрасный и упрямый.
Очень, очень упрямый.
Еще ничего даже не началось, а я уже знаю, чем все закончится. И от этого аж выть хочется.
Когда ты рядом с человеком с самого детства, в конечном итоге знаешь о нем все. Действительно все, хорошее и плохое. Времена, когда он прятался в подвале и отказывался выходить оттуда из-за обоссаных штанов, но и случай, когда я упал в озеро и чуть не утонул, а он спас меня. То, о чем мы никому не рассказываем.
Все эти мелочи, известные нам друг о друге, не такая уж тайна. Они просто часть нашей жизни, слишком глупые и давние, чтобы о них стоило говорить, и все-таки важные для нас.
Я знаю Джотто и именно поэтому понимаю, насколько опасно для него это место.
Мы в Лукании, в гостях у его двоюродных братьев, а Лукания в первую очередь славится бедностью. Братья Джотто живут в пещере вместе со всей своей живностью, каменный век какой-то, чтоб его. Матера, так называется их город. На расстоянии он даже кажется красивым. Но вблизи замечаешь грязь, болезни и умирающих детей, удушливый малярийный жар. В Лукании крестьяне почитают бандитов за героев — не потому, что те как-то им помогают, а потому что от них никто не дождется помощи. Крестьяне, может быть, не в выигрыше, но ничего не теряют.
Когда терять нечего — легче.
Лукания — место, где к доброте относятся с подозрением и уважают лишь непокорность. Люди сражаются с землей, даже понимая, насколько это бесполезно, и умирают, как животные, но никогда не сдаются. Они не хотят оказаться у кого-то в долгу — для этого нужно доверие, но оно слишком напоминает надежду. А надежда жестока. Они точно знают, как обойдется с ними мир. Так что никакой надежды. Никакой мечты. Никакой лжи.
Нельзя было пускать Джотто сюда, братья там или нет. Мы и сами не благородных кровей, но хотя бы выросли в Неаполе. Тоже не рай, но в портовом городе, по крайней мере, осознаешь, как велик мир.
Лукания же не видит ничего, кроме себя. Тяжелая жизнь, ранняя смерть, скупая земля — все, что они когда-либо узнают.
— Люди не должны жить так, — заявляет Джотто.
— Говоришь, как последователь Гарибальди. А ты в курсе, сколько раз этого парня вышвыривали с континента? — Мое замечание, конечно, никак не поумерит пыл Джотто, засранец всегда делает только то, что хочет. Но я просто обязан высказаться, выполняю долг лучшего друга. И оставляю за собой право сказать «ну я же говорил», когда мы окажемся по уши в дерьме.
Джотто улыбается, кто б сомневался.
— Я не собираюсь вести себя настолько... громко, как Гарибальди. Зато я не похож на Нинко Нанко.
Сразу перескакивает от борца за свободу к разбойнику, слыхали? Сложно с ним.
— Ну да, не похож пока что. Только ничем хорошим это не кончится, вот о чем речь.
— Джи. Все будет хорошо.
— Не будет. Ты собираешься создать банду — чем, по-твоему, это может закончиться? Дурацкая идея. Вспомни последний раз, когда я говорил, что ты поступаешь глупо.
— Нам тогда было по двенадцать лет, это не считается.
— Ну да, нам было по двенадцать, ты прыгнул с крыши и сломал ногу, ничего не изменилось.
— Там была кошка.
— Помню. Кошка, которая убежала, пока ты пытался поймать ее со своей по-идиотски сломанной лодыжкой. Так вот, все по-прежнему. Кошке не нужна твоя помощь, Джотто. Не забивай себе голову.
— Козарт говорит...
Так и знал, что рано или поздно дойдет до Козарта.
— Козарт считает, что я могу это исправить. Что я могу помочь, понимаешь? Власть слишком коррумпирована. Если я могу стать сильнее и сделать жизнь этих людей немного легче, разве я не обязан попытаться?
Все ясно, Козарт. Неплохой парень, да и в драке полезен, но он знает нас не так давно и не настолько хорошо. А кое-что ему следовало бы уяснить, прежде чем открывать рот: не надо говорить такую хрень Джотто.
От ответов, которые приходят в голову — «Да? Ну так не Козарту приходится с тобой жить» или «Это место в полной жопе, что бы ты ни делал» или даже «Я знаю тебя всю свою жизнь и говорю: ничего не выйдет», — мало толку.
— По-моему, он ошибается, — в конце концов, останавливаюсь на этом и да, я был прав, не работает.
Джотто отвлекается от холмов и впервые за весь разговор оборачивается ко мне. Под его взглядом каждый раз будто купаешься в солнечном свете. Кто-то должен прибрать его к рукам, пока он случайно не захватил мир.
— А я думаю, что он прав.
Джотто хороший человек, смелый. Он гораздо лучше меня, и я бы умер за него, не сомневаясь не секунды. Но самомнение у него зашкаливает.
— Отлично. Просто не забудь потом, я говорил, что это бред.
Он усмехается.
— Вижу, ты носишь с собой лук.
— Заткнись.
Я привык к пистолетам. И они меня полностью устраивают, я их понимаю. Но Джотто, который никогда не довольствуется имеющимся, не нашел ничего лучше, как подарить мне лук. Он был так невыносимо горд собой в этот момент, что меня дернуло обозвать это возвратом к пережиткам прошлого и отказаться им пользоваться. И вообще, на кой черт он пытается забрать у меня мои пистолеты?
Но тогда я не знал, каким возмутительно крутым был тот лук. А откуда мне было знать? Ничего подобного раньше не существовало. Его сделал асоциальный маленький монстр, друг Джотто — просто Пьетро, без какой-либо фамилии. Пьетро — гений во всем, касающемся оружия, он ежедневно воплощает в жизнь невозможное. Никаких шансов предугадать, что он выдаст в очередной раз. Подозреваю, именно поэтому его семья отреклась от него.
— Но Джи, я рад, что он тебе нравится!
— Ты знаешь, что мне он нравится, придурок. Лучше дальность и прицел, точно не рванет у меня в руках — и если бы ты сразу сказал об этом, когда…
— Насколько помню, ты клялся, что никогда им не воспользуешься.
— Это было…
— Никогда! «Что я, по-твоему, варвар какой?» — так ты сказал. И только из любви к тебе я не стал отвечать на этот вопрос.
Я только вздыхаю. Фактически, я проиграл этот спор еще до того, как он успел начаться. Я не смог переспорить Джотто ни разу с тех пор, как нам исполнилось по десять лет. И, возможно, тогда же принял это как данность.
— Ну, ладно, хорошо, что ты хочешь услышать? Вот такой я непостоянный.
— Джи… — теперь он смеется. — Ты сделал татуировку на пол-лица.
— А это здесь при чем?
— Не похоже на поступок непостоянного человека.
— Любой идиот может напиться и сделать дурацкую татуировку.
Джотто печально улыбается, он знает, как все было на самом деле.
— Ты был трезв. В любом случае, сомневаюсь, что это твое единственное бесповоротное решение. — И добавляет с собственнической радостью, от которой слабеют колени: — Я тебя знаю.
Вдоль и поперек — да, он знает. Но это работает в обоих направлениях.
* * *
Моя татуировка из тех, что делаются на память. Думаю, вполне традиционная штука в определенных кругах. Несчастные ублюдки, которые знают слишком многих мертвецов и хотят быть уверены, что не забудут самых важных из них.
Упрощая ту запутанную историю: жил-был парень, он решил, что мой папаша обдурил его с земельным наделом, и спалил наш дом, а единственным, кто смог выбраться, оказался я. На самом деле, такое не забудешь. Все-таки, кажется, я задолжал кое-что и моей семье, и огню.
Я не виню в их смерти огонь. У огня не было злого умысла — только у того мудака, который его зажег. Огонь не мог пойти против своей природы и не убивать моих родителей и сестру, как не мог помешать моему побегу. Своей жизнью я обязан природе огня, вот какой смысл татуировки. А еще в том, что у меня есть должок к сукину сыну, убийце моей семьи.
Поэтому он мертв.
После этого я на многие годы превратился в настоящего дикого кота. Джотто может сказать, что я с тех пор мало изменился, но, поверьте, все далеко не так плохо, как раньше.
Потеря почти всех любимых в двенадцать лет творит с тобой странное. У всех по-разному, конечно. Что до меня, я всегда имел склонность к насилию, неприязни к каждому встречному, и когда все дорогие мне люди, кроме Джотто, умерли… да уж. Что теперь могло меня остановить? Мои родители хотели, чтобы в случае чего я перебрался к родственникам в Калабрии, которых даже не видел никогда. К черту. Если родителей настолько интересовало мое воспитание, думаю, им не стоило позволять себя сжечь.
Да, так не честно. А что вообще честно?
После гибели семьи мое отношение к новым знакомым стало совершенно безумным. Мне представляли кого-то, и первым делом я прикидывал, как скоро он помрет. Судя по моему прошлому опыту, очень скоро, верно? Так что просто не имело смысла привязываться к этим придуркам. Они только и способны, что сдохнуть.
Допустим, это я перерос.
Странно, но, несмотря на это, я привязался к Джотто, как будто мне никогда в голову не приходило, что он тоже может умереть. Единственный человек в мире, в способность которого выжить я верил. Мысли о том, чего бы я натворил, если бы с Джотто тогда что-то случилось, до сих пор сводят меня с ума.
Я потерял счет своим убитым в четырнадцать лет, так что я ничем не лучше людей, против которых собирается выступить Джотто. Я, наверно, даже хуже. Они, по крайней мере, убивают ради денег; я же просто не видел причин не убивать. Понятия не имею, как Джотто с этим мирился.
Тем не менее, он мирился. Я пропадал месяцами, потом посреди ночи залезал к нему в комнату через окно, весь в крови, провонявший дымом, и он возился с тем, что от меня осталось. Его родители тоже проявляли удивительное терпение к моей придури, хотя у них причин на это было и того меньше. Я был именно тем дурным влиянием, которое нормальные родители видят в кошмарах.
Но это если предположить, что кто-то может повлиять на Джотто, чего на самом деле никому не удавалось — видимо, кроме чертова Козарта, мать его за ногу. Возможно, родители Джотто просекли это быстрее меня и поэтому не беспокоились ни из-за каких бешеных друзей-маньяков, с которыми он водился.
Вот и вся история. Джотто спас мне жизнь, когда мы были детьми, и с тех пор я принадлежу ему. И сукин сын тоже об этом знает. Он делает вид, что это не так, а может быть, и правда обманывает себя, но на самом деле он знает. Джотто уверен, что я последую за ним, куда бы он ни пошел. Теперь даже не утруждается проверить.
Это покоряет и бесит одновременно. Но такова уж жизнь с Джотто в двух словах.
Поэтому, когда он начинает собирать вокруг себя опасных психов, что делаю я? Правильно, я улыбаюсь и говорю: «Добро пожаловать». Вот так.
Ладно, не всегда. Вот так смотришь на себя и не можешь понять, когда все пошло не так. Разумеется, я вижу, где именно подстерегают опасности, но не могу точно определить момент, когда стало чертовски странно.
Опасный псих номер один — японский чудак с флейтой, который, кажется, приехал сюда изучать итальянскую культуру или что-то вроде. Наверно, участие в заговоре с целью подрыва или свержения власти — самое то для знакомства с итальянской культурой.
Этот парень, должно быть, улизнул из Японии, как только подвернулась возможность, легальная или нет, а то и того раньше. Вы бы удивились, но он носит старомодную японскую одежду. К чему это вообще? Всегда очень вежливый и обходительный, он, как кровожадный дикарь, режет помешавших ему чем-то людей, а между делом играет на своей чертовой флейте.
Честно говоря, не люблю его. Но Джотто хорошо разбирается в людях — по крайней мере, так он сам говорит. Он считает мою неприязнь ненадежным критерием, потому что мне вообще никто не нравится.
Что тут сказать? Большинство людей никудышны по своей сути; вот почему мир в такой жопе. Я сам такой же, поэтому знаю, о чем говорю. Ошибки быть не может.
Так что да. Угецу — чудак с флейтой. Знаете, почему я смирился с его присутствием? Он смотрит на Джотто с фанатичным блеском в глазах. Безрассудной, слепой верой. В принципе, тут мы одинаковы. Если нам приходится оставаться один на один, мы говорим о Джотто и ни о чем кроме Джотто, и все идет неплохо, пока никто не упоминает о флейте.
Затем Лампо — друг двоюродных братьев Джотто, живущих в Помпеях. Он такой же странный, как эти двоюродные братья. Кажется, его отец — землевладелец, что бы оно ни означало. В случае Лампо это, похоже, проявляется в отличном умении рыть норы, чтобы в них спрятаться.
Я собираюсь пойти дальше и сделать широкое обобщение, сказав, что люди, которые устраивают ловушки в собственном доме, не в своем уме. Но, может быть, так и задумано; из всех областей, которые теоретически составляют нашу новую страну, жители Сардинии кажутся самыми странными. Посреди всех атак, вторжений и непредсказуемых смен власти эти ребята, похоже, коллективно двинулись умом.
Так что, возможно, это особенность сардинцев. В смысле, вдруг они все устраивают ловушки в домах и генерируют электричество из своих тел.
Хотя что-то сомневаюсь.
Хуже другое: кровожадный японский флейтист и истеричный электрический ребенок — наименее нервирующие из так называемых хранителей.
Джотто сумел завербовать священника. Боксера, который убил какого-то парня, а потом стал священником, если точнее — все, что вы не хотели знать о римской католической церкви. Джотто в курсе, как я отношусь к священникам, — почти так же, как к полиции и правительству, но об этом позже. «Он мой старый друг», — говорит он, но черта с два. Я его не знаю, так что близким другом он быть не может. Джотто небось познакомился с ним, закупаясь в бакалейной лавке, и решил, что они приятели навек. Он уже не первый раз так делает.
Священник. Просто невероятно.
Я верю в бога, правда. Но моя вера ближе к вере крестьян. Они ничего не ждут от своего бога, кроме искры жизни, смерти, как освобождения, и череды наказаний между ними за проступки, которых никогда не поймут и не смогут избежать. Вот в такого бога я верю и боюсь его — все как надо. Бог вулканов, пожаров и землетрясений с черной Мадонной за спиной. Я ничего не прошу у этого бога, слишком опасно.
Моя вера невозможно далека от старикашки в Риме, который живет припеваючи и утверждает, что говорит с Иисусом. Рим. Страна в стране. Нет, даже Африка кажется ближе; Рим вполне можно считать отдельной, мать его, планетой, если вы спросите мое мнение.
Но меня никто не спрашивал. И теперь у нас есть свой собственный католический боксер-священник, которого к тому же зовут Наккл. Всегда просит у своего бога разное — мира, счастья, удачи. Всегда просит слишком многого, и серьезно меня этим напрягает. Столько нытья может принести несчастье. Священники вообще приносят несчастья.
Джотто. С ним невозможно жить и невозможно представить себе жизни без него. Священник, ну твою ж мать.
А потом, будто чтобы превзойти самого себя, Джотто находит шпиона. Чертова шпиона.
— Джи, — Джотто сияет, гордо указывая на хмурого и явно скучающего белобрысого маньяка. — Это новый член нашей семьи.
— А ты что такое? — спрашивает маньяк, вертя на пальце наручники и глядя на меня, будто сожрать собрался. В буквальном смысле. И что это блядь за вопрос вообще?
— Я — его пес, — отвечаю, мотнув головой в сторону Джотто. Правда, как ни печально. А кроме того, заставляет людей чувствовать себя неловко, забавно получается.
Ладно, это вызывает неловкость у нормальных людей. Парень с наручниками только кивает, как будто, ну не знаю, такой ответ в порядке вещей. Он ловит наручники одной рукой, зевает и перестает обращать на меня внимание, словно я и вправду собака.
Он придурок, или считает это смешным? Или и то и другое?
— Это Алауди, — представляет его Джотто, искренне и радостно. — Раньше он руководил разведкой, но теперь согласился работать с нами.
Отличная манера не уточнять, чьей разведкой. Сложно сказать, глядя на Алауди. Франция, Пруссия, Австрия? Может быть любая страна. И что же случилось, а? Выгнали за дурацкое чувство юмора?
Без разницы, он — шпион.
Шпионы. Худшая из возможных смесь правительства и полиции. Скользкие, пронырливые, лживые — все они такие.
— Терпеть не могу шпионов. — Думаю, стоит разобраться в наших отношениях с самого начала. Он делает вид, что не слышит, стоило догадаться. Потому что собаки не разговаривают, так? Ха-ха, мудак.
— Джи не одобряет коррумпированность правительственных чиновников, — объясняет Джотто, как будто шпионы стоят дипломатических усилий.
— Коррупция — не вина организации, — говорит Алауди. — Это вина отдельных лиц.
Наглая ложь, о чем я ему и сообщаю, но, как вы знаете, собаки не умеют разговаривать. Ну раз уж он хочет поиграть… я начинаю рычать на него.
В ответ он усмехается, а Джотто забавно давится воздухом от удивления. Приятно, когда план срабатывает.
— Я наказываю коррупцию, — заявляет Алауди, словно пытаясь меня переубедить. Но ни черта у него не получится.
— Алауди боролся с коррупцией по всему миру, — говорит мне Джотто. — Я пытаюсь убедить его, что будет эффективнее объединить наши усилия в одной стране.
Алауди пожимает плечами. Полагаю, ему плевать, с кем работать, пока у него есть стабильный запас людей, которых можно заковать в наручники. Что совершенно нормально с его точки зрения, я уверен.
Хотел бы знать, где Джотто находит таких людей?
Последний и самый худший — Деймон Спейд. Нет, вру, на самом деле все-таки Елена, Спейд просто пришел с ней за компанию. Елена идеалистка с безумным взглядом и масштабными планами по исправлению мира. По сути она тот же Джотто, только богата и женщина, и мне легко с ней общаться. Проблема в том, что она пришла не одна, проблема в Спейде — ее правой руке, исполнителе, ее инструменте для воздействия на мир. А она, в свою очередь, — центр его вселенной, воплощенный нравственный идеал. Она — все для него. Богатый мальчишка думает, что он предан делу угнетенных, но на самом деле он предан Елене, а вот она — делу угнетенных.
Пожалуй, между нашими жизнями можно провести одну-две параллели. И да, с Угецу мне некомфортно, Лампо и Алауди утомляют, а Наккл бесит, но Спейд? Он как трагедия, которая только и ждет случая, чтобы произойти. К тому же, самое последнее, что нужно этой разношерстной толпе — второй я.
Жаль, что этот аргумент никак не доходит до Джотто.
Любовь — прекрасная мотивация, так? Но люди любят по-разному, и если парень, скажем, чертов психопат, возможно, лучше, если он тебя ненавидит.
Спейд меня беспокоит. Черт бы его побрал!
* * *
— Джотто. Я не хочу показаться... взволнованным или что-то вроде того, но у тебя голова горит.
— Ох. Ох! Правда?
— Мне нравится, что тебя это удивляет.
— Я хотел показать тебе свои перчатки.
— Ага, мило. Кстати, на них тоже огонь. Как на голове.
— Новое изобретение Пьетро и Талбота. Пули предсмертной воли. Если в тебя выстрелят такой, то...
— Ты позволил Пьетро стрелять в тебя во имя науки? Я все правильно понял? А то мне показалось, именно это я только что услышал.
— Он тщательно все проверил перед тем, как...
— На ком? Крысах? Собаках? Крестьянах? Вот дерьмо, это были крестьяне, так? Я же говорил тебе не выпускать этого полоумного сукина сына из его подвала!
— ... Тем не менее, если в тебя выстрелили пулей предсмертной воли, то ты возрождаешься с решимостью сделать то, что...
— Ты сказал возрождаешься?!
— Ну, это только технически похоже на смерть.
— Так, где сейчас Пьетро?
— ... Нигде. Ушел. Исчез. Не смей — Джи, нет, ты не можешь его убить, мне он нужен!
— Он тебя застрелил!
— Я стою прямо перед тобой!
— Твое пламя погасло. Это что, какая-то метафора?
— Если ты только... нет, это не метафора. У меня не хватает выносливости поддерживать его дольше. Пока что.
— Значит, все-таки метафора.
— Знаю, тебе не нравится, что я позволил в себя стрелять, Джи, но я же предупреждал, так что не начинай теперь.
— Да, точно. Так как ты там собрался тренировать выносливость?
— Ох... думаю полазать по скалам. Я собираюсь навестить Козарта в Мете, там есть несколько неплохих утесов над морем.
— Да ты издеваешься!
— И да и нет.
— И тебе обязательно нужен Козарт, так?
— Подскажи, что не так с Козартом? Тебе слишком многое не нравится в людях, я уже не могу все упомнить.
— Он сделал себе кольцо со щупальцами. Такое ничем хорошим не заканчивается.
— Это самая... ладно. Я возьму тебя с собой, если хочешь.
— Ну разумеется, я еду с тобой, придурок. И если ты разобьешься в лепешку на своих скалах, прыгну следом. Если ты умрешь, умру и я. Это будет на твоей совести.
— Джи. Не надо шантажировать меня своей безопасностью.
— Джотто. Не лезь ты на эти чертовы утесы.
— Я должен.
— Ну конечно. Думаю, мы все просто делаем то, что должны. Как будто все не было изначально твоей идеей. А даже если и было, твои идеи ведь всегда великолепны, разве нет? Кстати, раз уж зашла речь, я уже говорил про твой великолепный плащ?
— Если ты имеешь в виду, не издевался ли ты над ним каждый раз, как видишь... да. Да, об этом ты позаботился.
— Он ужасно пафосный. То есть, отличный боевой плащ. Есть в нем что-то гениальное.
— Спасибо на добром слове, человек с татуировкой на пол-лица.
— Эй, ты говорил, что считаешь ее сексуальной.
— Не в этом дело.
* * *
Джотто — мечтатель, провидец, способный видеть картину целиком. Так что мне остается быть практичным парнем, и, думаю, мы оба догадываемся, кто из нас вытянул короткую соломинку.
Именно моя работа — выяснить, кто они и на что годятся, все эти счастливчики, собранные Джотто. Именно моя работа — сделать их полезными. Как и обеспечить им крышу над головой и еду.
Я еще слишком молод, чтобы быть матерью шести взрослых мужчин. Ладно, пяти. Елена пасет Спейда вместо меня, уже что-то.
Не считая бытовой ерунды, это не так плохо. Мне нравится лучше узнавать людей, изучать их реакцию и боевые способности — не в последнюю очередь потому, что для этого есть один быстрый и простой способ.
Пьяная драка.
Шаг первый: едете куда-нибудь, где вы никого не знаете и куда больше никогда не собираетесь. Например, Апулия. Кто, черт возьми, вообще ездит в Апулию? Точно не я, мне хватило отпуска в Луканию. Шаг второй: найти место, куда люди ходят выпить, и затаиться там, пока хорошие мальчики не разойдутся по домам. Шаг третий: выяснить, кто тут местная знаменитость. Шаг четвертый: крикнуть что-нибудь оскорбительное о его мамочке и врезать ему по морде.
А остальное пойдет само собой.
Угецу, благослови его бог, не убивает в обычной потасовке. Он, конечно, сразу вырубает всех в пределах досягаемости и все время смеется как подонок, но ничего такого, от чего люди не смогли бы оправиться. Из чего делаем вывод: Угецу не настолько безумен, как казалось поначалу, а парни, которых он прирезал на моих глазах, похоже, были настоящими выродками. В общем, все отлично. Он крут, спокоен и всегда по непонятным причинам счастлив. Может быть жутким и смертоносным, когда надо, и он любит своего босса. Он даже не очень часто во время нашей поездки играет на флейте, о чем, я, признаться, беспокоился. Хороший выбор, Джотто. Я верил в тебя, красавчик, правда верил.
Священник тоже выносит всех на раз, правда, в рамках какого-то собственного правила трех минут — не спрашивайте... просто не спрашивайте. А после стоит над стонущими телами, рассказывает, как ненавидит насилие, и советует им покаяться, исповедоваться и обратиться к Богу. И дальше в том же духе. Хотя в целом эти песни с плясками раздражают до зубовного скрежета, не могу отрицать, что он полезен. Ладно, он полезен три чертовых минуты, после которых он просто балласт, но он очень, очень полезен эти три минуты.
У него есть дурная привычка волноваться из-за нас с Джотто, а это прискорбно. Для него. Что до меня, эй, я из тех, кого такие шпильки со стороны духовенства только забавляют. А Джотто просто делает вид, что не замечает, в своей привычной витающей в облаках манере.
Новизна по-своему интересна. Никто раньше не пытался встревать между мной и Джотто. Просто, понимаете, нас знают достаточно хорошо, и окружающие настолько любят Джотто, что на него не распространяются никакие правила. В общем, с одной стороны, люди знают, что Джотто огорчится, если попытаться нас разлучить, а огорчать его не хочется никому.
А с другой — они в курсе, что я убивал и за меньшее.
Да, мы постоянно натыкаемся на притворно наивные взгляды, стоит только обернуться. Люди такие милые, делают вид, будто ни о чем не догадываются. «Они близки как братья!» — говорят. Каждый раз интересно, что же у них за братья такие.
Но Наккл не останавливается перед чем, вечно пытается пробить лбом стену. По крайней мере, у него забавная манера начинать разговоры на эту тему. Не просто грех, а гораздо хуже — как-то так, я не до конца понял, что именно. Думаю, мы раздвинули границы его мировоззрения. Бедняга.
А еще он молится за нас, и вот это уже беспокоит. В последнюю очередь мне надо, чтобы кто-то надоедал Богу от моего имени. Всего лишь вопрос времени, когда нас обоих поразит молнией.
Кстати говоря о молниях, возможно, это моя паранойя — это практически наверняка паранойя, — но иногда мне кажется, что у Лампо есть именно то, что нужно священнику. Даже не знаю, надеяться на то, чтобы я оказался прав — это было бы весело, — или на ошибку, потому что, черт, Наккл запаникует и расстроит Лампо, который тогда поубивает током всех нас, даже никакого Бога ждать не придется. В любом случае, это будет на совести Наккла.
Лампо действительно самый страшный в драке, потому что сам пугается больше всех, а испугавшись, реагирует слишком бурно, в результате даже у случайных свидетелей дым валит из ушей. Выходит очень неловко.
Кстати, мелкий наставил ловушек у себя дома. Просто к сведенью.
Ну да ладно, если он будет и дальше относиться к каждой ерунде, как к бою насмерть, мы придержим его в резерве, пока не настанет время для такого боя. Без проблем.
А теперь об Алауди. У Алауди душа ловчего сокола и, как сокол, он верен только одному человеку. Не похоже на мой — или Спейда — стиль преданности, скорее сдержанная лояльность одинокого хищника. Не то, что мы, прирученные людьми звери, способны понять.
Убить для Джотто — всегда пожалуйста, утешить — никогда.
Поместите Алауди в нестабильную ситуацию, и он будет избивать людей и пристегивать их наручниками к мебели, пока ситуация снова не станет стабильной. А потом уйдет со скучающим видом.
Вывод: Алауди полезен, хоть и чертовски странный.
Еще остается Спейд. В какой-то степени моя трусость, но я не хочу знать, что он будет делать во время драки в отсутствие Елены, а втягивать ее в драку я не могу. Не знаю, чего я опасаюсь больше: что ее ранит, или что она устроит всем разнос. В любом случае, я этого не выдержу. У меня тонкая душевная организация.
Вместо драки я повез Спейда навестить двоюродных братьев Джотто в Матере. Так себе вышло развлечение. Ни одна из иллюзий Спейда не действует на них, даже самых младших. Они просто наблюдают за ним, игнорируя или действительно не замечая столбы огня, вздымающуюся землю и грозные волны. А потом оборачиваются ко мне с усталыми, измученными глазами. Так следят за приближением грозовой тучи, готовой смыть всю сделанную за день работу. Почему, спрашивают эти глаза, зачем ты привез нам это? Что мы сделали, чтобы заслужить такое? Чертовски страшно смотреть на любого из них, особенно на детей.
Не зря Джотто и Козарт подбирали названия для наших способностей, учитывая, на какие стихии они похожи для тех, кто их не имеет. Неудержимые, непостижимые, неизбежные. И по всем этим причинами — не вызывающие интереса. Просто ни к чему интересоваться этим. Лучше закрыть глаза, терпеть и надеяться, что со временем оно уйдет.
Отсутствие реакции действует Спейду на нервы как ничто другое. Видимо, не может он работать без охов и ахов. Не устаю ему удивляться.
И все-таки в этом путешествии я узнал о Спейде кое-что, порадовавшее меня: я смогу с ним справиться, если до этого дойдет. Я видел, как работают его туманные фокусы, видел сквозь них. Печальная правда в том, что я не сильно отличаюсь от братьев Джотто с их жуткими мертвыми взглядами. Все мы встречали слишком много дерьма, просто дохрена, и мир никогда не делал нам одолжений. Мы не тратим время на поиски чудес.
* * *
Их десять, нас — семь. Их десять, они крупнее нас и действуют согласованнее, а еще они хорошо знают эти места. Именно поэтому мы окружены.
Далеко не самый блестящий план атаки Джотто. Видимо, ему стоило прочитать те моменты из «Искусства войны» и «Государя» или любой другой книги по стратегии боя, в которых говорится о том, как критично важно знать местность.
Теперь уже поздно, наверное. На этот раз поздно. Но я знаю, какое чтение перед сном будет у Джотто на ближайшие месяцев шесть.
Впрочем, не все так плохо. Во-первых, они слишком самонадеянны и не понимают, насколько безоружны перед нами. Во-вторых, у меня есть Угецу слева, Алауди справа, Наккл и Лампо с флангов, то и дело ускользающий из вида Спейд, мы спиной к спине с Джотто и мы готовы начать всю эту заваруху со «свободой для всех» с парней, которых я всегда ненавидел.
В такие моменты я действительно понимаю красоту светлого будущего, которое видит Джотто. Правда. Мне просто хотелось бы, чтобы он выбрал более подходящую площадку для боя, вот и все.
— Иди, Лампо.
— Но Джи, я не могу, я...
— Шевелись, пока я тебя не уебал.
Он бросается в атаку, завывая, как привидение. Уверен, это от страха. Но Лампо — живое доказательство того, что испуганный человек способен на многое.
Одно удовольствие смотреть на лица наших врагов, когда до них доходит. Правильно. Этот орущий, мечущий молнии истерик бежит прямо к вам, и он даже сам не знает, что собирается делать.
В данном случае нашим врагом оказался Джованни ди Альберто, я хотел прибить эту суку с тех пор, как мы были детьми. Он один из тех мучающих собак мелких гаденышей, которых стоит уничтожать, прежде чем у них появится шанс вырасти. К сожалению, он вырос. Вырос достаточно, чтобы ранить Джотто, когда нам было пятнадцать — уже даже не помню, почему. Должно быть, он встал между Джованни и тем, на что тот положил глаз. Деньги, которые тот собирался украсть? Собаку, которую собирался пнуть? Маленьких детей, которых собирался покалечить? Могло быть что угодно.
Главное, он ранил Джотто. Не бывает, чтобы человек, ранивший Джотто, остался в живых, не в моем мире. Мне не нравится, как долго приближался день расплаты.
Но теперь осталось совсем немного.
Лампо выносит близнецов Пироццо, делая отличную дыру в окружении и нанося довольно неприятный удар по их боевому духу. Остальные сдвигаются теснее, но атаковать Лампо не осмеливаются. Мудрое решение.
— Наккл, слева от тебя Сальваторе Эспозито. Он тоже бывший боксер. — А еще он нормальный в общем-то парень, которому просто не повезло связаться с мудаками. Наккл никого больше не убивает — религиозные заморочки, думаю, — так что подходящий для него противник.
Наккл тоже так думает — он по-ребячески улыбается мне.
— Понял! — кричит и бросается вперед, простой и радостный. Я правда не знаю, почему так выходит, но невозможно не радоваться за этого идиота, когда он такой счастливый.
Остальные выбирают именно этот момент для атаки, так что больше распределить противников не удается, ну да ладно. Джованни сразу направляется к Джотто, тут без сюрпризов, а его подельник идет ко мне. Я бы и сам выбрал такой расклад.
Мы все знаем друг друга. Старые друзья, можно сказать. Доставшийся мне противник — Роберто Морена; я убил его отца. Того самого, который сжег мой дом вместе со всей семьей. Между нами целая маленькая история, и она должна разрешиться рано или поздно.
Мы начинаем наш обычный обмен любезностями. «Ну как, Робби, считаешь, сегодня хороший день, чтобы умереть?» — «Считаю этот день подходящим, чтобы пристрелить психа, убившего моего отца, так подойдет?» — «Твоего отца! Ага, помню того типа. Просто душка, правда, ревел, как девчонка, когда я выбил ему зубы». — «Не смей говорить про моего отца». Ну и так далее. Предсказуемо и в чем-то успокаивающе.
В конце концов Робби надоедает трепаться, и он достает пистолет, а значит, теперь все всерьез. До этого нам не позволялось быть серьезными — мы всегда сдерживали себя тем фактом, что наши боссы официально не враждуют. Но, к счастью для нас, сейчас ситуация изменилась. Вызов брошен.
Сегодня я использую лук, потому что его мне дал Джотто, а это в первую очередь его бой. Я даже не взял с собой пистолеты и теперь жалею, с ними схватка шла бы на равных. А с луком все заканчивается, едва успев начаться. Робби стреляет в меня из пистолета — удобный в ношении, паршивый прицел, хреновая дальность, — и я отвечаю залпом из лука.
И — бабах — он мертв, все кончено, кровь повсюду. Совсем никакого удовлетворения, если учесть, как долго я ждал. Проблема ужасного оружия Джотто: оно лишает бой азарта. И все-таки я не настолько сумасшедший, чтобы затягивать схватку только потому, что у меня есть такая возможность. В отличие от одного хранителя облака, я не играю с едой.
Кстати говоря о нем, поразительно, но этот человек совсем не проявляет задатков шпиона. Те никогда не наслаждаются дракой. Как его вообще занесло в их клику — загадка века.
Он взял на себя двоих и, конечно, держит все под контролем. Кроме того, он прибьет любого, кто вмешается в его бой.
Еще двоих уже успел уложить Угецу — готов поспорить, ему потребовалось секунд тридцать, не больше, — а теперь, как и я, бродит вокруг, высматривая, не нужна ли кому помощь.
Проверяю противников Угецу. Он не убивает, если у него нет на то личных причин, и иногда я прибираюсь за ним. Например, он бы оставил Джованни в живых, потому что ничего о нем не знает, и мне пришлось бы добить его, пока он в отключке, а это всегда неприятно.
Но, к счастью, сегодня мне не надо убивать бесчувственные тела. Всего лишь мелкие сошки, которые не несут ответственности, они могут жить.
Тут все улажено, так что самое время угомонить Спейда.
Кошки, когда не голодны, калечат какую-нибудь мелкую зверушку и наблюдают, как она ползает вокруг, страдая и истекая кровью. Если у них появляется настроение, они в конце концов убивают ее. В противном случае, им становится скучно и они уходят.
Спейд ведет себя так же. Он не похож на Алауди — тот любит драки, но не мучения жертвы. Честно говоря, я не уверен, замечает ли Алауди их вообще, он в этом отношении с причудами.
Но Спейд страшнее. Когда не видит Елена, он всегда самый жуткий.
Противник Спейда — Алегретти из Грассано; хорошая новость — я его едва знаю. Плохая новость — он явно больше не осознает, где он и что происходит. Он трясется, плачет, заливает кровью все вокруг. Он уронил пистолет и обоссался.
Это не бой. Я не знаю, как назвать происходящее, но собираюсь остановить эту хрень прямо сейчас.
Я успеваю сделать два шага в сторону Спейда, когда Угецу стремительно подлетает к Алегретти и закалывает его мечом. В данном случае — проявление милосердия. Угецу стряхивает кровь с клинка и поворачивается к Спейду, так и не опуская меча, будто собирается его использовать. Какое-то время они смотрят друг на друга с взаимной холодной ненавистью, а потом лицо Угецу резко принимает привычное спокойное и счастливое выражение. И не догадаешься, каким он был только что. Охренеть.
— Кажется, у тебя были небольшие проблемы, — миролюбиво говорит Угецу. — Я подумал, стоит помочь.
— Он был монстром, — утверждает Спейд сухо, — помыкал каждым, кто был слабее. Он злоупотреблял властью и выставлял напоказ свое богатство. Он не заслуживает твоей жалости.
Сказал аристократ, да уж.
— Ох, я бы не назвал это жалостью, — отвечает Угецу, вполне возможно, даже честно, продолжая придерживаться того же любезного тона. — Но это неэффективный путь, не думаешь? Мы же не хотим зря терять время.
Спейд колеблется, но в итоге кивает, судя по всему, посчитав это вполне разумным. Пойдет ли он потом плакаться Елене, что его никто не понимает, или, может быть, отыграется на ком-нибудь — в свободное время пусть делает, что хочет. На сегодня кризис миновал, но если Спейд когда-либо начнет творить такую хуйню с союзниками, я лично его убью, и плевать, что скажет Джотто.
Утешает, что все же есть разница между мной и Спейдом: он считает себя защитником слабых, мне же понятно, что я монстр. Может быть, это единственное отличие, но оно важно. Хотя у такого расклада есть минус: Спейду явно живется веселей.
А еще мне действительно начинает нравиться Угецу. И, раз уж на то пошло, — Алауди, который тоже наблюдает за этой маленькой драмой внимательно и заинтересованно. Правда, заметив, что я смотрю на него, тут же изображает полное безразличие и уходит, вертя на пальце пару наручников. Его стонущие противники остаются лежать на земле. В наручниках. Сколько у него их вообще?
Что за парень. Даже не знаю, как к нему относиться. Он такой засранец, что я вроде как даже люблю его.
Наккл пропустил все представление, потому что или мы настолько быстрые, или наши противники насколько жалкие, но он оказался единственным, кому потребовались все три минуты, даже при том, что Алауди тянул время. Эспозито на земле без сознания, но дышит. В общем, к счастью, Наккл был занят и ничего не видел, а то бы его удар хватил. Все хорошо, что хорошо кончается, так?
Получается, девять выбывших с их стороны и ни одного с нашей. Ну, по настоящему выбывших: Лампо сидит между двумя убитыми его электричеством, и у него истерика, но ничего, как-нибудь переживет.
Остаются Джотто и Джованни. Джотто мог убить Джованни уже раз сто, а что он делает вместо этого?
Он с ним разговаривает.
И не просто разговаривает, а несет чушь из серии «Как ты мог?» или «У тебя что, нет сострадания?»
Как он мог? Да он просто мудак. Есть ли у него сострадание? Блядь, нет.
По крайней мере, Джотто хватило ума сломать Джованни ногу и приморозить его руки вместе, прежде чем начать взывать к его чувствам. В противном случае я бы возмущался еще больше. В ответ Джованни кидается оскорблениями в духе, какой Джотто слабак, но поскольку именно он валяется на земле и не способен пошевелиться, трудно принимать его слова всерьез.
Нет, Джотто не слабак. Его проблема гораздо более странная и досадная.
Я подхожу к Джотто сзади, кладу руку ему на плечо, и он умолкает. Застывает, если точнее — знает, о чем я собираюсь ему сказать, и понимает, что я прав, а это ему не нравится.
— Если ты его не убьешь, — шепчу ему на ухо, — это придется сделать мне.
Он судорожно выдыхает и поднимает перед собой руки в перчатках; я возвращаюсь на приличное расстояние и наблюдаю. Глядя на него, можно подумать, что он совершенно спокоен, с его уверенными движениями, холодным глазами и пламенем во лбу. Но я знаю лучше.
— Прости, Джованни, — и он действительно искренне сожалеет, но этого недостаточно, чтобы помешать ему превратить Джованни в глыбу льда. Не тогда, когда он делает это ради своей семьи, ради людей, которых любит.
— Вонголааа, — хрипит Джованни — последнее, что он успевает сказать, прежде чем лед покрывает его лицо. Не совсем смерть, но этого достаточно. Может быть, я найду его потом и расколочу молотком на куски на всякий случай. Как бы мне ни хотелось, ради Джотто я воздерживаюсь от разного рода победных танцев, хотя это непросто.
Но надо же, отличное последнее слово.
К счастью для его авторитета среди маниакальных последователей, по лицу Джотто не видно, когда он расстроен. Он не плачет и не злится, хотя, возможно, хотел бы. Нет, он только дрожит, как в лихорадке. Почти незаметно, если специально не приглядываться.
И сейчас он дрожит из-за чертова Джованни ди Альберто.
Хочется подойти и обнять его, спрятать от мира. Но еще сильнее хочется схватить за плечи и встряхнуть. Трясти, пока зубы не застучат. Какого черта он решил стать виджиланте, когда мы оба знаем, что ему это не по силам? Вот дерьмо, а я ведь его предупреждал.
В конце концов я приобнимаю его за плечи, чтобы никто другой не заметил дрожь, и жестко впиваюсь пальцами в руку. Компромисс.
— Когда-нибудь, красавчик, я рассчитываю услышать объяснение, почему ты назвал нас в честь моллюсков.
Он слабо фыркает от смеха, понимая все несказанное. Дрожь спадает, становится менее тревожной.
Так. Пришел, увидел, победил. Цезарю определенно тоже было скучно.
* * *
Чисто на личном уровне, не относящееся к противозаконным действиям, свержению правительства или долгосрочным катастрофическим последствиям: у священника есть сестра.
У священника. Сестра.
Ладно. Солнце встает на востоке, а женщины любят Джотто. Нормально. Джотто всегда делает вид, что ничего не замечает, поэтому я не беспокоюсь.
Но как бы он ни старался ради меня, на этот раз ему явно не удается не обращать внимания.
Я бы спросил, что есть у нее того, чего нет у меня, но на этот вопрос слишком много ответов, чтобы мне было удобно с ним соваться. Здравомыслие, спокойствие, исправно функционирующая совесть — список можно продолжать дальше. Наименее обидный для меня ответ, конечно, матка, поэтому его я и придерживаюсь, стараясь не думать об остальных.
Когда-нибудь Джотто захочет детей. Я всегда знал об этом. Невозможно представить его без стайки белобрысых спиногрызов. У него должны быть дети, желательно, не меньше дюжины. И этого я совершенно точно не могу для него сделать.
Но, черт, как же проблемно будет все организовать.
Возвращаясь к сказанному: сестра — Мария — удивительно подходящая кандидатура; смертоносную любовницу Нинко Нанко тоже звали Мария, но внушает опасение в ней не это, а ее брат. И я бы точно не назвал ее католичкой. Кажется, она смотрит на религиозные заморочки как на милое хобби брата, которое лично к ней не имеет никакого отношения. Подозреваю, раньше она так же относилась к боксу. И боюсь, то же самое верно для виджилантизма.
Нет, Мария разделяет мою веру — веру в неповиновение, даже когда оно бесполезно, и право брать от мира все, что можно и пока можно.
Джотто поцеловал ее руку при первой встрече, потому что он из тех парней, которым позволяется и не такое. Она улыбалась его раскованности и его обаянию, флиртовала в свое удовольствие, угрожая навлечь на него гнев своего брата, ничего не принимала всерьез. Он улыбался ей в ответ полуобалдело от счастья, раньше такие улыбки доставались только мне. Ладно, не только, еще Козару. Чертов Козарт.
Мария продолжала смеяться до тех пор, пока не увидела мое лицо. Ее смех сразу оборвался, на лице появилось выражение, как бы сказать, «я слишком молода, чтобы умереть» — вроде того. Она отодвинулась от Джотто на положенную приличиями дистанцию и осторожно кивнула мне.
Разумная женщина. А раз так, мы с ней на одной стороне.
Проблема только в том, что ей не удалось отступить по-настоящему. Джотто не умеет отказываться от желаемого так же, как не умеет бросать своих людей. Просто ждет, что весь мир упадет в его руки, мой Джотто. Может быть, именно поэтому иногда так и происходит.
Поэтому теперь мы с Марией ходим на прогулки. Пьем кофе. Вроде как ухаживаем друг за другом, вот что мы делаем, и делаем мы это в какой-то панике. Будет неловко, если все обнаружится, но наш план должен сработать. В конце концов Джотто сдастся и скажет что-нибудь, и к тому времени мы с ней должны быть одной командой. Нам нужно поладить и научиться делиться, а в первую очередь — искоренить все намеки на ревность, потому что иначе Джотто огорчится. Он не умеет ревновать, не понимает этого. И поэтому считает ревность чувством гораздо более ужасным и редким, чем оно есть на самом деле. Оно его расстраивает.
А мы ведь вывернемся наизнанку, лишь бы его не расстраивать, так? Ага, все настолько печально.
Думаю, мы вполне можем провернуть это дело, большая часть уже сделана. Мария очаровательна и умна, понимающая настолько, что пугает, и, по ее словам, я милый. Подозреваю, мне бы не понравился смысл, который она вкладывает в это слово, но как бы то ни было, просто чудо, что ей хватило безрассудства согласиться на такое. Все получится. Обязательно должно получиться.
— Понимаешь, все еще есть одна серьезная проблема.
Она улыбается мне поверх чашки кофе.
— И что же это?
— Когда до твоего брата дойдет, что происходит, он убьет всех троих.
Она продолжает улыбаться.
— Меня он не убьет.
Мило.
— Ну, это меня утешит, не сомневаюсь.
— Вас с Джотто он тоже не убьет, не надо драматизировать.
— Ну да, верно, у него мораль и так далее. Поэтому он просто кастрирует нас, что, конечно, лучше, но не намного.
— Он правда не станет делать ничего такого. Если все всплывет, мой брат решит, что вы, хм... внезапно стали любить женщин. Возможно, по воле божьей.
— И он будет совсем не против, чтобы мы оба любили именно тебя?
— Ох, Джи, это очень трагично, разве ты не видишь? Вот он ты, ухаживал за мной как настоящий джентльмен — настолько безупречно, на самом деле, что никто не усомнится в отсутствии у тебя каких-либо неприличных мыслей в мой адрес...
— Могу представить.
— Уже этого достаточно, чтобы тронуть сердце моего брата. Ты ухаживаешь за мной, а значит, прекратил все те дела с мужчинами — благодаря воле Бога и, конечно, моей ослепительной красоте. Не надо делать такое лицо, постарайся думать, как мой брат. И вот ты теряешь меня, так? Я выхожу замуж за Джотто, твоего лучшего друга, и тебе приходится быть сильным. А потом ты будешь скорбеть вечно и никогда не женишься, и все будет очень грустно и благородно. Это укладывается в представления брата. Так что ничего неловкого.
Рад слышать. На будущее добавлю в список фактов о Наккле: бредовые фантазии, проверить.
— Это нелогично и глупо. Но, как ни странно, обнадеживает.
— Хм, да. Брат, — она задумчиво качает головой. — Он что, действительно тебя беспокоит?
— Вообще-то да, Мария. В конце концов, на кону мое мужское достоинство. Так что нельзя ли посерьезнее? Да и тебе стоит больше об этом волноваться, я думал, у тебя личный интерес к мужскому достоинству Джотто, разве не из-за этого вся заваруха началась?
Она хихикает — смех человека, который знает, что ее половые органы надежно спрятаны внутри.
— У меня пока не было возможности осмотреть товар, я не знаю, что рискую потерять.
— Ну, я осмотрел товар за тебя, можешь не благодарить, и подтверждаю, что ты потеряешь многое.
— Над чем смеетесь? — Джотто явно не ожидал найти меня охотно разговаривающим с кем-то не из семьи, но заметно рад, что люди, которые ему нравятся, поладили.
Он всегда умудряется появиться в самый неподходящий момент, вот и на этот раз встревает в разговор именно сейчас. Ну да ладно. Наверно, не очень приятно подойти к столику и обнаружить, что все сидящие за ним поворачиваются к тебе и с любопытством пялятся на твою промежность.
Джотто приседает так, чтобы стол закрывал все ниже шеи — зануда — и говорит мне:
— Прекрати.
Он уже привык к таким штукам с моей стороны. А потом оборачивается к Марии, немного более обеспокоенный:
— И ты тоже прекрати. И еще: я передумал. Не хочу знать, над чем вы смеялись.
Я ухмыляюсь, а Мария заливается смехом.
Да, думаю, у нас все получится.
* * *
А теперь к менее личным и гораздо более напряженным вопросам: возможно, мы уничтожаем жизнь в прямом смысле этого слова. Просто одна из вероятностей. Вся Вонгола совместно может оказаться Антихристом, это, по крайней мере, объяснило бы присутствие Спейда.
С тем, что касается Марии, я могу разобраться. Политический и социальный хаос, который мы, возможно, вызываем? Тут я теряюсь.
Раньше бандитизм считался игрой с нулевой суммой. Банд было немного, они были недостаточно хорошо организованны, чтобы иметь какое-то реальное влияние за пределами своей области. Но мы подали им идею, как можно изменить ситуацию. У нас появились подражатели; чувствую себя очень популярным. Когда мы в последний раз были в Палермо, я слышал одно слово, и это слово — мафия. Некоторые произносили его с уважением, но большинство — со страхом. Мне это не нравится. И мне не нравится, что люди говорят с одинаковым выражением о Каморре в Неаполе… и Вонголе в Матере.
Структура порождает администрацию, а администрация поражает коррупцию, и вот так мы доходим до Вендичи. Едва поднялись стены здания, которое Джотто помогал строить собственными руками, а тараканы тут как тут. Вот такое чудо жизни.
В мире, где полно всякого дерьма, которое мне не нравится, Вендичи борются со Спейдом и шпионами за звание самого худшего. Но Джотто запретил мне с ними связываться; он заявил, что это меня убьет. Чувствую, он не улавливает главного.
Чувствую, он вообще не понимает сути происходящего, раз уж на то пошло.
Глупо осуждать его за то, что он стоит во главе всего этого бардака — на самом деле, здесь нет его вины, он просто поймал первую волну духа времени. Это сделали политики и экономисты. Это сделал Гарибальди, несмотря на самые благие намерения. Так что вряд ли тут все наших рук дело. Но мы помогли.
Печальный факт, но люди часто творят наиболее катастрофическую хуйню именно тогда, когда изо всех сил пытаются совершать добро.
Джотто тоже начинает замечать, куда мы катимся, потому что он вовсе не дурак, несмотря на периодические доказательства обратного. Он пытается все исправить, сократив насилие, но уже слишком поздно. Криминальные семьи продолжают двигаться по инерции, он и сам поймет со временем. Увидит так же ясно, как я.
Чистый эгоизм, но я надеюсь, что к тому моменту уже буду мертв.
* * *
А в то же самое время? Козарт женится и обзаводится кучей малышни. Он путешествует вверх-вниз по побережью Амальфи из одного прекрасного городка в другой. Козарт фактически выпадает из любой схемы по улучшению мира, он живет спокойной жизнью, окруженный своей небольшой семьей, детьми, возможно, собаками.
Хотел бы я сказать, что способен не ненавидеть этого настырного ублюдка. Очень хотел бы.
* * *
Я понимал, что пойти на попятный не получится. Но не догадывался, что это приведет к моментальному ухудшению ситуации. Из-за ограничения насилия мы кажемся слабыми, а, что бы там Джотто ни нравилось думать о человеческой природе, если ты выглядишь уязвимым — тебя атакуют. Так и происходит.
Мы стоим среди руин, оставшихся от комнаты Елены, над ее телом, читаем ужасную историю, скрытую в хаосе вокруг нас. Повсюду трупы со страшно искаженными лицами, но без физических повреждений. Следы слез на мертвом лице Елены и кровавая полоса на ее щеке, как будто кто-то провел пальцем.
Мы не смогли удержать Деймона Спейда, и он сорвался. Не могу его винить — как всегда, слишком хорошо понимаю. Догадываюсь, как бы сам поступил, если бы хранители не сумели защитить Джотто, если бы я увидел, как он умирает из-за их мягкотелости. Я бы добрался до них. До каждого из них. Я бы не торопился, наслаждался этим. Им не нравится чертово насилие? Я бы накормил их им до ночных кошмаров, показал бы насилие — им, их детям и детям их детей, до третьего и четвертого колена, аминь, аминь.
Единственное различие между мной и Спейдом — отношение к себе.
— Ох, Деймон, — в ужасе выдыхает Джотто. В ужасе от всего, что пошло не так.
На следующей неделе мы собирались познакомить Елену с Марией, надеясь, что та сможет убедить Елену быть осторожнее. Теперь ничего не выйдет. Вместо этого я наблюдаю, как Джотто мучается от чувства вины.
Угецу отворачивается от тела Елены и внимательно смотрит на Джотто. Даже Угецу выглядит сердитым и несчастным. Дурной знак, если речь идет о нашем личном мастере Дзен.
— Я помогу Накклу с выжившими, — его голос мягкий, успокаивающий — таким обычно говорят с тяжелобольными.
Джотто коротко кивает. Угецу смотрит на меня, теперь в его выражении на первый план выходит резкость — доверяю тебе позаботиться о нем.
Я киваю в ответ. Для этого я и рожден.
Угецу уходит. Очень тактичный, очень дипломатичный Угецу. Я запомню это о нем. Он сейчас, сам того не зная, нашел себе целую кучу новой работы.
— Жди здесь. Хороший мальчик, — шипит Алауди, подходя ко мне с другой стороны.
Я даже не слышал, как этот ублюдок подкрался. Как же раздражает.
— Гав-гав, — отзываюсь на его команду, и он оглядывается назад, быстро улыбается краем рта, а затем направляется в соседнюю комнату проверить, не оставил ли Спейд ему каких-нибудь врагов, чтобы поиграть. Видимо, именно так Алауди выглядит, когда волнуется. Мило.
Жаль, Джотто слишком занят, всматриваясь в бездну, и ничего не замечает.
— Как ты думаешь… Деймон переживет это? — бесцветно спрашивает он, не отрываясь, глядя на разрушения.
— Ага, — голос слишком грубый из-за большого количества сигарет, дыма и криков. — Да, он выживет. — Месть — отличная мотивация.
— Простит ли он меня когда-нибудь?
Если бы нам сейчас было по двенадцать лет, он бы, наверно, разрыдался. Но нам не двенадцать. Мы взрослые убийцы, и мы не можем плакать.
— Не знаю. Время обычно лечит. Надейся на это.
— Ты правда думаешь, что-то сможет вылечить это?
Он разговаривает сам с собой, понимаю, вопрос риторический. Но один из моих недостатков в том, что если тебе не хватает ума не задавать мне вопросы, я на них отвечаю. Он об этом знает. Он занимается самобичеванием и может рассчитывать на мою помощь в этом деле.
— Джотто, посмотри вокруг. Елена мертва, ее больше нет. Она была его единственной ниточкой к здравомыслию, и она никогда не вернется. Так что нет, если ты хочешь услышать правду, я не думаю, что со временем что-то наладится; время только углубит его рану и окончательно превратит в монстра. Тут ничего не поделаешь. Мы опоздали, и уже никогда не сможем наверстать упущенное.
Он шумно втягивает воздух и давится пеплом, потом оборачивается и падает на меня всем телом, то ли кашляя, то ли всхлипывая мне в плечо. Я обнимаю его одной рукой, прижимаюсь щекой к голове. Его трясет, будто в припадке.
К этому все и шло. Я всегда знал.
Проблема в том, что об этом не знал он.
* * *
Спейд ошивается поблизости — не сказать, чтобы большой сюрприз. Он ошивается поблизости, и его деятельность связана с Вонголой гораздо больше, чем когда-либо. Похоже, последними словами Елены было что-то вроде «позаботься о слабых и беззащитных», и он принялся выполнять их с почти фанатичным рвением. Джотто считает это доказательством того, что я ошибаюсь, и Спейд со временем придет в себя.
Оптимизм — одно из худших зол на земле.
Проходят месяцы, а Спейд не предпринимает ничего радикального. Я практически хочу, чтобы он это сделал, но нет, его падение медленное. Спейд, защитник слабых и угнетенных. Еще более жестокий и нездоровый защитник, хотя он и раньше был не совсем нормальным. И с ним невозможно спорить, ему не скажешь относиться к людям помягче. Он отвечает, что мягкость привела к гибели Елены, и он прав.
Джотто не замечает стремительного скатывания Спейда в безумие, кто б сомневался. У Джотто настоящий дар не замечать вещей, которые он не хочет видеть.
Что до меня, то я вижу все. Может быть, именно поэтому я такой дерганый.
продолжение в комментариях
@темы: Первое поколение, ангст\драма, внеконкурс
-
-
10.12.2015 в 02:00-
-
10.12.2015 в 02:00-
-
10.12.2015 в 02:01-
-
14.12.2015 в 21:07Ни одна из иллюзий Спейда не действует на них, даже самых младших. Они просто наблюдают за ним, игнорируя или действительно не замечая столбы огня, вздымающуюся землю и грозные волны. А потом оборачиваются ко мне с усталыми, измученными глазами. Так следят за приближением грозовой тучи, готовой смыть всю сделанную за день работу. Почему, спрашивают эти глаза, зачем ты привез нам это?
Замечательный Джи, Джотто как рассвет, а какая Мария!
-
-
03.01.2016 в 11:37